— развожу руки, имея в виду не знакомь с собаками без предупреждения, а получается — не целуй и не обнимай. Хотя, и это тоже.

Я делаю осторожные шаги назад, а Яр наступает, крадущейся походкой, словно боясь спугнуть.

— Будь осторожна, здесь не только собаки водятся.

— Ты не успокаиваешь. — смотрю на него укоризненно.

Оглядываюсь на собак. Тех уже давно не видно, сбежали по своим собачьим делам.

Выступающий корень, спрятавшийся за опавшей листвой, делает подсечку, ведет меня вниз, я отчаянно взмахиваю руками, но ухватится здесь не за что.

Яр молниеносно подхватывает меня, притягивая в очередные крепкие объятия, утыкая себе в грудь.

И снова я во власти его парфюма и крепких сильных рук, надежных объятий, голова начинает кружится, готова дышать его ароматом, вдыхая и выдыхая терпкий, такой мужской запах.

— Я не кусаюсь в отличае от… — он не заканчивает мысль, потому что в этот момент заглядывает мне в лицо.

Мой взгляд мечется, как и моя душа, то к его губам, то изучая отросшую щетину, боясь подняться вверх к его потемневшему взгляду.

Ярослав недолго разглядывает меня, не делая попыток снова поцеловать.

— Везде искал тебя… — встряхивает головой, словно сбрасывая наваждение, — Пойдем, адвокат уже ждет. — выдыхает, и хрипотца никуда не исчезла из голоса. И взгляд все так же обжигает своей темнотой. Как это вообще возможно при столь светлом оттенке глаз?

Осторожно выпускает меня из объятий, боясь, что я снова упаду. Следую, по учтивому приглашению, за Ярославом в дом, изучая широкие плечи в белой рубашке. Размышляя, что он хотел сказать своей незаконченной фразой?

В кабинете нас ждет сухонький, крепенький мужчина в возрасте с цепким взглядом из под очков в тонкой оправе и хорошо сидящем на его фигуре костюме. Инги нигде нет. Иррационально это меня несказанно радует.

После выматывающей беседы с адвокатом прихожу к выводу, что документы мне забрать все же придется, а для этого нужно будет контактировать с Русланом.

Адвокат уходит. На пороге кабинета меня ловит Яр, разворачивает к себе, ласково касается подбородка, заставляя посмотреть на себя.

— Ты загрустила. — констатирует он. — Надеюсь не я этому причина?

Мотаю головой.

— Чувствую бессилие сделать что-то со своей жизнью, чтобы вернуть ей привычную понятность и стабильность. — со вздохом признаюсь, — Не могу помочь родителям вернутся на родину, не могу развестись беспрепятственно, оставить тяготеющие отношения, убедить мужа в его неправоте, вернуть детей…

— А тебе это нужно, убеждать его? — хрипловатый, вполголоса шепот Яра, как голос разума наталкивают на нужную мысль. Как ему удается перевести все в нужное русло. Мне же не удается даже совладать с разбушевавшимся эмоциями.

— Нет, уже точно нет, — грустно отмечаю. Мне действительно уже не важно, теперь я не чувствую себя причастной к семье, в которой жестоко обманулась. Я думала, что вывезу, что смогу примирить к себе отношение родственниц мужа, единственный кто принимал меня в той семье это свекр, который скончался от тяжелой болезни. После его смерти не осталось никого из родственников мужа принимающих меня. Муж жестко осаждал, одергивал мать, когда она высказывалась резко на мой счет, лишь в нем я чувствовала свой оплот, свою крепость и эта крепость безнадежно рухнула. Нет мне места рядом с Русланом, как бы сильно он не хотел оставить все как есть.

— Ты завтракала? Я — нет, поэтому идем разорять кухню. Там, кажется что-то вкусненькое оставалось со вчерашнего дня. Расскажешь мне, что стряслось с твоими родителями.

— Кажется, все мои вчерашние шедевры безнадежно испорчены и никто их так и не попробовал. — вспоминаю вчерашнюю стихийную стряпню.

— Почему же, я пробовал. — улыбается Яр и подмигивает. — Все очень вкусно. Думаю, в холодильнике еще что-то найдется.

Яра отвлекает срочный звонок, а я решаю не ждать его и прохожу на кухню, в надежде успеть приготовить что-нибудь пока он говорит по телефону. Но вопреки моим ожиданиям, кухня не пуста. На ней уже хозяйничает женщина в возрасте, что совсем не чувствуется в ее внешности, разве, что по немного старомодной, закрытой одежде, выдержанной строгостью и показной педантичностью, накрахмаленным, белым передничком и короткой стрижкой аккуратно уложенной в стиле боб.

Она окидывает меня придирчивым взглядом с ног до головы и выдает:

— Хорошо.

Отворачивается к стойке продолжая разбирать продукты, раскладывая их по своим полочкам.

Мои брови сами собой поднимаются. Что хорошо? Не совсем понятен ее выпад. Она явно не испытывает потребности объясняться.

— Что простите? — все же решаюсь уточнить.

Женщина поворачивается ко мне и благосклонно поясняет:

— Хорошо, на этот раз не такая искусственная, как предыдущие. Видно, что живой человек, а не раскрашенная кукла.