Судя по воспоминанию, Шэн Линъюань еще не успел толком поправиться, а уже взялся осваивать шаманский язык. Говорить сносно он научился с ходу, и теперь пришел черед письменности. Глядя на мальчика, Сюань Цзи припомнил, что в летописях нередко отмечали, что «император У был умен и проницателен не по годам», но нигде не упоминалось, что его величество схватывал иностранные языки, как попугаи схватывают человеческую речь.

Сперва Сюань Цзи подумал, что Шэн Линъюань просто был гением от рождения, способным на лету усваивать все новое (и это выгодно отличало его от типичных студентов, которые только на грамматику убивают по десять с лишним лет, а по итогу и двух слов связать не могут), но довольно скоро до него дошло, что никакого дара у Шэн Линъюаня не было. Просто в те времена работал принцип «либо учись, либо умри».

Дело в том, что в эпоху Великой междоусобицы Девяти провинций ни у кого не было времени продвигать древнекитайский язык и вообще заботиться о коммуникации между народами. Языки разных областей, кланов и племен могли отличаться друг от друга, как небо и земля, и порой случалось так, что отдельное наречие нельзя было отнести ни к какой языковой семье. Как известно, в периоды войн и смут нет ничего важнее, чем умение слиться с окружением, и чтобы выжить, маленький Шэн Линъюань должен был научиться быстро перенимать язык местных.

Однако в этот раз природное усердие почти никак не помогло Шэн Линъюаню – шаманская письменность давалась ему не очень. Для письма этот народ обычно использовал листья особого местного растения, и знаки, которые шаманы выводили, чем-то напоминали древнеегипетские скорописные иероглифы: почти все они состояли из больших петель и мелких кружочков, которые своей детской непосредственностью очень напоминали дома-грибы племени и разительно отличалась от древнекитайской письменности. Несмотря на кажущуюся примитивность, язык шаманов был очень сложным, и Сюань Цзи не сомневался, что их письменность возникла еще на заре человечества.

Кроме дома Великого мудреца на вершине горы стояло еще одно здание, выделенное под хранилище книг. Чем-то оно походило на современную библиотеку с публичным доступом, и в фонде шаманов содержалось довольно обширное собрание сочинений глубокой древности, с которыми могли ознакомиться все желающие. В том числе и чужаки. Открытость и просвещенность шаманов поразили даже Сюань Цзи, жителя мира высоких технологий. Можно сказать, «Обратный поток» показал всего ничего, буквально несколько картин из далекой истории Дунчуаньских земель, а Сюань Цзи уже полностью переменил свое отношение к шаманам.

Как и многие, Сюань Цзи находился в плену стереотипов. Он представлял шаманов кем-то вроде темных магов, которых частенько показывают в фильмах, – то есть жуткими личностями, обязательно закутанными с ног до головы во все черное (точно аравийские женщины, которые смотрят на мир через узкую щелочку никаба). Сюань Цзи почему-то думал, что шаманы ведут сугубо ночную жизнь, а днем, видимо, где-то прячутся. Выбираясь из своих укрытий, они в свободное время обязательно толпятся у больших костров, где в тесном кругу шушукаются, планируя, кого бы убить завтра… Потом пошли Зеркальные бабочки, которых, как выяснилось, тоже вывели шаманы, и только по этим насекомым было видно, насколько поразительные чары изобрел этот народ… Неудивительно, что теперь от одного слова «шаман» так и веет чем-то могущественным и необыкновенным. А еще этот взбалмошный Алоцзинь…

Только древняя история Дунчуаньских земель не собиралась подстраиваться под мрачные домыслы Сюань Цзи. Судя по его наблюдению, шаманы веками жили привольно и радостно, не беспокоясь о хлебе насущном. Выгнав скот на выпас, многие тут же принимались искать, где можно прикорнуть. А если коровы и овцы разбредутся, так не беда, соплеменники помогут поискать и согнать в стадо.

Следом Сюань Цзи выяснил, что шаманы обучали своих детей где-то с пяти-шести лет, и абсолютно все в клане были грамотными. Наблюдая за ними, со временем он отметил, что после дневных трудов шаманы нередко собирались на вершине горы, куда также приходил старейшина или Великий мудрец, и все рассаживались как хотели, не делая различий между собой. Никто никого не унижал, никто никем не помыкал. И если уж шаманы собирались, они обязательно затягивали песню, принимались танцевать, делиться историями или вести философские беседы.

– Как по мне, у них тут вторые Афины, – сказал сам себе Сюань Цзи, а потом спросил у Шэн Линъюаня: – Но зачем они назвали себя «шаманами»? По-моему, таким прозвищем только народ пугать…

– В своих текстах они нарекли себя «людьми, что живут в лесу на склонах гор», – живо откликнулся тот. – «Шаманами» их называли все остальные. Пугать народ, говоришь?.. Не исключено, что шаманов так прозвали те, кто в глубине души их опасался…

– А дети племени тоже называли вас?..

– Линъюанем?

– Думал, это вымышленное имя.

– Своего настоящего я не помню, и кто теперь разберет, какое настоящее, а какое – вымышленное? – задал риторический вопрос Шэн Линъюань и, чуть вскинув брови, улыбнулся. – По взрослому имени меня называли редко, а детское «Линъюань» пожаловано старшими… Я привык на него откликаться, вот и воспользовался им.

Как известно, в древности люди уделяли именам особое внимание. И пожалованное «Линъюань» было именем зловещим, несчастливым, ведь буквально означало «бездна». И особенно дурное значение оно принимало, если учесть, в какие тяжкие времена родился будущий император У.