Братья связи друг с другом не поддерживали. Лишь после войны Тобиас начал писать и интересоваться жизнью семьи брата. Лесничий скупо сообщил, что жену потерял в сорок четвертом, случайное осколочное ранение, сам здоров и лесничествует. Эндель в университете. Они ни в чем не нуждаются и ничего от брата им не надо. А Тобиасу желают спортивного здоровья и процветания фирмы.

Тобиас исправно продолжал поздравлять с праздниками. Однажды испросил визу для поездки в Таллинн по делам фирмы и быстро получил ее, да еще пришло и приглашение брата погостить у него. В последний день пребывания брата Ааре завел с ним туманный разговор о том, сможет ли устроиться Эндель, если бы надумал перебраться в Швецию. Тобиас прослезился, сказал, что у него нет наследников и Эндель заменит ему сына. Потом сделал широкий жест, извлек чековую книжку и выписал на имя племянника чек на триста тысяч крон. А на словах добавил, что в течение года сделает Энделя одним из совладельцев фирмы.

— А кто знает об этом, кроме вас? — поинтересовался Мюри.

— Вы хорошо соображаете, но и у меня не тыква на шее, — рассмеялся Ааре. — Чек я обронил в сельсовете. Его нашли, поднялся галдеж! Секретарь лично за мной прибежал. При всем народе допрос мне учинили, знают, что брат гостил.

— Ну, а вы что ответили?

— Меня все знают как упрямца, которого обухом не сломишь и златом не купишь. Я послушал и рявкнул на них: «Я всего себя власти отдавал, честно. А что получил? За сыном гнилой шепоток шлепает, на мое место нового лесничего присылают? Ну, я-то все равно проживу, но о сыне надо тоже как-то позаботиться». Повернулся — и домой. Так что, не шепоток пошел, а гром по уезду.

— Не переиграете, товарищ Казеорг?

— Если вовремя пришлете мне замену и письмецо от Хиндрихсона, то все будет, как в хорошем романе.

— Письмо я привез, о новом лесничем слух пущен. Хочу предупредить вас о возможных неожиданностях…

Старик посуровел:

— Как разговаривать с бандитами, не учите меня. Я самого гауляйтера провел, этих — уж как-нибудь.

— При немцах за вашей спиной тень брата маячила, — тихо напомнил Пауль.

— Ну, а сейчас — его чек и доля в фирме, — рассмеялся старик и примирительно заметил: — Не тревожьтесь, я больше вкладываю — сына. Еще скажите: кто это школу лесническую надумал рядком строить?

— Вообще, такая школа не помешает уезду, но затея наша, — признался Пауль. — Больше мне появляться у вас нельзя. Но прораб на стройке и два его мастера, имейте в виду, приставлены к вам. Для связи и прочего.

— Выходит, боитесь за меня?

— Я обещал Энделю, он должен быть спокоен за вас. И еще, я хочу вам передать привет от товарища Кумма. Вы работали вместе с ним на лесопилке, и он вас хорошо помнит. Он сказал, что справедливости и смелости у этого человека не отнять.

— Спасибо, Мюри, — старик был растроган, но старался этого не показать. — Хорошо, когда министр помнит бывших сотоварищей.

Он сжал плечо Пауля и тихонько подтолкнул его к двери.

…В министерстве его первым увидел капитан Мялло.

— Я только что из Хаапсалу. Двое суток не отходил от койки Тийта Калле. Милиция его застала на хуторе, отстреливался, уложил двух наших. Словом, выходить его не удалось.

— Он сказал что-нибудь?

— Существенного ничего. Я уловил только, что Роотс писал какой-то медной дамочке…

— Аксель, а буквально, буквально?

— Это был уже предсмертный хрип, Пауль. — Мялло задумался. — Как же он сказал? «Яан… зря пишешь Меднице… Тебя простым свинцом трахнут». Эта фраза была повторена дважды.

Последние слова Тийта Калле будоражили воображение, требовали привести в систему все следы, доселе принимавшиеся за случайность, а они могли бы привести к Планетному Гостю! Вот когда знание связником изделий Фаберже, о которых вспомнил пастор Таммик, браслет, предподнесенный учительнице Лауба, а теперь и отзвук профессии этой трижды проклятой Тесьмы — «Медницы» сцепились, завязались в один клубок, которой еще предстояло, правда, разматывать и распутывать.

Войдя в комнаты, где Пауль ломал голову над всем этим, Грибов сообщил:

— Звонили из Комитета культурно-просветительных учреждений. Нужны нам еще их книги?

Пауль поднялся, беспомощно сказал:

— Идея пока не озарила.

— Так может, пока она озарит, идея, — иронически предложил Грибов, — ты вернешь книги? Куда, скажи мне, записать свои восторженные впечатления? Иголкой на груди накалывать по примеру морских волков? Или ручку в чернильницу макать — и на рубашку? Но прачечные белье с чернильными пятнами не очень охотно принимают…

— Как вы сказали, Алексей Иванович? Чернильные пятна. Сядьте на минутку рядом со мною, товарищ майор, проверим вместе одну мою версию.

Он перенес на стол с окна две тяжелые книги: одну с застежками, черную, другую — просто в твердом коричневом переплете. Стал переворачивать страницы одной книги, другой.

— Значит, так, — принялся объяснять Пауль. — Вначале я искал в этих записях смысловую тайнопись…

— А с какой стати?

Пауль улыбнулся.

— Может, я и не делал бы этого… Если бы сторож не прихватил мою вырускую газету… И если б не наврал мне насчет племянника в Выру…

— Значит, проверил?

— Так точно.