— Да, но мне стоило быть лучше. Я должна была знать, когда тебе было больно.

Зигги плюхает руками по воде, как будто наслаждаясь сопротивлением поверхности

— Иногда, Фрейя, как бы ты ни старалась, ты не узнаешь, насколько больно твоему близкому человеку, потому что этот человек не желает причинять боль тому, кого он любит.

— Но эту боль не нужно скрывать.

— Тебе легко говорить, — бормочет она. — Сложно быть храброй и говорить, что ты не в порядке, когда в детстве тебе сложно было объяснить свои чувства, и когда кажется, что стыдно признавать свои проблемы с ментальным здоровьем.

Я стою там как огорошенная.

Нырнув под воду, затем резко поднявшись, Зигги хватает ртом воздух. Она встречается со мной взглядом, вытирая воду с глаз.

— Извини. Это было прямолинейно, да?

— Нет… то есть, да. Но ничего страшного. Ты хорошо сказала, — мой взгляд устремляется к Эйдену, выходящему из воды. Он проводит руками по своим тёмным волосам, по бороде, затем поворачивается и щурится от солнца, глазами находя меня. Потом робко поднимает руку.

Я улыбаюсь ему, вопреки подступающим слезам, и тоже поднимаю руку.

Обдумывая признание Зигги и наблюдая, как Эйден устраивается на шезлонге, я чувствую, как моё сердце болит. Болит за людей, которых я не могу защитить так, как мне хочется, чью боль я не могу стереть, любя их как можно крепче. Я хочу, чтобы любовь исцеляла все раны. Но я начинаю понимать, насколько это не так. Иногда любовь — это перевязь, рука, на которую можно опереться, плечо, на котором можно поплакать… нечто полезное, но не целитель.

Тогда-то до меня доходит, как сильно я хотела, чтобы Эйден функционировал в моей манере, а не в той, которая нужна ему. Я хотела, чтобы он рассказывал мне всё, признавал свою боль и страх, потому что в моём понимании всё, что тебе нужно, чтобы безопасно говорить об этом — это любовь. Но для Эйдена всё не так просто. Ему сложнее. Может, когда-то было проще, когда ставки были не так высоки, и меньше давления, когда мы были молоды, и он меньше бремени нёс на своих плечах. Но со временем это изменилось. А моё понимание, мои ожидания остались прежними.

Моё нутро скручивает сожалением. Но прежде чем я успеваю хоть подумать о том, чтобы поплыть к берегу и сказать ему, Вигго и Оливер выскакивают из воды, напугав нас.

— Время наплечных боёв! — орёт Оливер.

Зигги визжит.

— Да! Чур, я на Вигго.

— Меня устраивает, — говорит Оливер, запрыгивая на мою спину, затем забирается на мои плечи, худой и жилистый в манере двадцатилетних. — Давай покажем им, Фрей.

Я хватаю ноги брата и закатываю глаза.

— Одна игра, затем я пойду в дом.

Зигги улыбается, забираясь на Вигго, который присел на корточки в воде.

— По рукам.

— Фрейя, — Олли стискивает моё лицо и смотрит на меня, свесившись вниз головой. — Что может быть важнее, чем бесконечные раунды наплечных боёв?

Мой взгляд находит Эйдена, читающего его книгу, и моё сердце пропускает удар.

— Много чего, Олли. Очень, очень много чего.

***

Ужин проходит как всегда, когда Бергманы собираются вместе. Громко, хаотично и вкусно.

Запустив руки по локти в мыльную воду, поскольку парни готовили, а значит, женщины моют посуду, я вытираю лоб. Мне немного жарко от мытья посуды и пребывания на солнце.

Мои братья разместились на террасе позади меня, растянувшись своими длинными конечностями и держа в руках пиво. Все немного порозовели от солнца, кроме Эйдена, чья золотистая кожа сияет. Его льняная рубашка расстёгнута на одну пуговицу больше обычного, волосы сделались особенно волнистыми от солёной воды, а когда он подносит ко рту единственную бутылку пива за вечер, уличное освещение отражается от его обручального кольца.

Меня переполняет тоска, расплавленный жар. Я неловко роняю тарелку в воду, обрызгав Уиллу, Зигги, Фрэнки и себя.

— Извините, — бормочу я.

— Уф, — говорит Зигги. — Терпеть не могу наполовину мокрую одежду. Сейчас вернусь.

— Не стоит, Зигс, — говорит Фрэнки. — Дальше мы сами.

Зигги пожимает плечами.

— Тебе не придётся повторять дважды. Меня ждёт книжка.

Повернувшись обратно к воде, я сосредотачиваюсь на тарелках, ополаскивая их, затем передавая Уилле. Когда я понимаю взгляд, она улыбается мне, вытирая миску. Но ничего не говорит.

— Ну? — спрашивает мама, выходя из туалета. — Могу я помочь?

— Иди отсюда, — говорю я ей, когда Фрэнки передаёт мне очередную тарелку, очищенную от остатков еды.

Мама улыбается и целует меня в щёку. Затем идёт на крыльцо и присаживается на папины колени. Я поворачиваюсь к посуде, мои мысли где-то бродят.

Но потом дверь позади нас снова закрывается, и я оборачиваюсь через плечо.

— Эйден, — тихо говорю я.

Он улыбается, ставя своё пиво на стол.

— Дамы, идите расслабьтесь. Я закончу тут.