Непрестанно одергивая топорщащуюся поверх воинского пояса рубаху, Чеслава уселась на самый край лавки. Было ей все это в диковинку. Никогда допрежь не сидела она в княжьей горнице. Ни разу не обносили ее яствами как равную.

— Расскажешь мне про вече? — не приказала, а попросила ее Звениславка, смущенно скомкав в ладонях поневу на бедре.

Она мыслила, а дозволено ли воительнице о таком говорить? На днях ведь Ярослав уже наказал Чеславу за ее, княгини, своеволие. Отпустила воительницу на торг, а муж осерчал.

— Боярин этот толстый... Гостивит Гориславич. Ох и мастак же он языком чесать! — Чеслава покачала головой и осторожно подвинула к себе чарку с киселем, которую наполнила для нее княгиня.

От горячего напитка поднимался прозрачный пар и плыл по горнице душистый запах лесной ягоды.

— И так, и эдак против князя наговаривал! Чего токмо не перепробовал он! Мол, и врет честному ладожскому люду Ярослав Мстиславич. Выгораживает убивца старой княгини. И дружину супротив хазар в поход по зиме решил отправить.

Звенислава захлопала глазами. Уж даже она, от воинского умения далекая, ведала, что не ходят в дальние походы по зиме! Как такая несуразица в голову боярину Гостивиту прийти могла?!

— Воевода Крут говорит, что неспроста боярин воду мутит, — понизив голос, доверительно сообщила Чеслава. — Мол, затевает он недоброе, злое дело.

— А как... что князь говорил?

— Ярослава Мстиславича на Ладоге чтут и любят, — воительница пригубила киселя. — Не в чем его простому люду упрекнуть.

— А про княгиню Мальфриду что он сказал? — Звенислава под столом сцепила в замок тонкие пальцы. Ответа Чеславы она дожидалась, позабыв от волнения, как дышать.

— Что по его недогляду проник в терем лиходей и отравил ее неведомо чем. Мол, не сдюжили уберечь княгиню от зла. Там бабы расчувствовались, в три ручья ревели, — воительница хмыкнула.

Звенислава же еще пуще сжала пальцы. Ее вину, ее проступок муж взял на себя.

— Не тревожься, госпожа, — Чеслава посмотрела на нее ясным взглядом. — Князя отпустили с миром. Его любят здесь. Никто и не помыслил его обвинять.

Княгиня неуверенно, робко кивнула. Простит ли она когда-нибудь себя?..

— В толпе многие бурчали, что, мол, напрасно боярин Гостивит веча потребовал. Добрых людей от дел оторвал. Мол, ему-то лишь бы языком почесать; живет да горя не ведает. А мужам семью кормить!

Чеслава вновь одернула топорщащуюся рубаху. Пошитая из грубого полотнища, она стояла колом и никак не хотела мягкими складками оседать по телу.

Звенислава слушала воительницу, и понемногу тяжелый камень, что лежал у нее на сердце, делался легче. О многом еще хотелось ей узнать и спросить: о походе супротив хазар; о том, шибко ли был раздосадован боярин Гостивит; обмолвился ли ее муж хоть словом о судьбе знахарки?.. Но это могло обождать. Самое главное она уже услышала. Не стал князь через нее виноватым.

— Я к реке хочу сходить, Макоши поклониться, — Звенислава поднялась и прошла к самому дальнему сундуку, сопровождаемая изумленным взглядом Чеславы. — Я нарочно тебя дожидалась.

— Но... зачем? Не праздник же нынче. Да и ночь на дворе почти.

Княгиня опустилась перед сундуком на колени, подняла тяжелую крышку и принялась перебирать лежавшие внутри вещи. Она искала матушкин оберег. Единственная вещь, которая досталась ей от родителей. Звениславке не у кого было испросить теперь совета, но она крепко знала: когда просят о чем-то Богов, им в дар отдают самое ценное, что есть у человека. А для нее не было ничего дороже, чем родительская память.

Нашарив на самом дне мешочек с оберегом, она сжала его и поднялась с колен, отряхивая поневу.

— Не поздно пока. Еще не вечеряли даже, — отмахнулась Звенислава от предупреждения воительницы и принялась одеваться.

Когда выходили они за ворота терема, дозорные таким взглядом обеих одарили, что Чеслава сразу же поняла: доложат князю как пить дать, тот и на подворье ступить не успеет. Она поправила на шее плащ, натягивая его повыше, чтобы не задувал за шиворот промозглый ветер. Князь не велел ей никуда не пущать княгиню! Велел, чтобы всюду ее сопровождала, вот Чеслава и делает, как приказано было.

Звенислава шла чуть впереди нее, строгая и решительная. Стискивала в руке потрепанный холщовый мешочек, как величайшее сокровище. Чеслава ни о чем не спрашивала. Не ей вопросы княгине задавать. Но когда отошли от ворот и стали уже спускаться к реке, Звенислава заговорила сама.

— Я поблагодарить ее хочу... что на вече все так разрешилось. И попросить, чтобы отвела от него беду.

Чеслава невольно насторожилась. От него — от князя? Разве ж ему что угрожает? Разве ж не для того подле него дружина храбрая есть?.. Нет, тут что-то другое. Не о врагах его говорила княгиня. Дело в ином.