Николай притушил докуренную почти до конца папироску.

– Да, брат, дела… И как ты его, своего Славку, искать-то будешь? Город огромный, чужой, развалин куча, люди вокруг сплошь незнакомые.

– Работать буду, как только время появится, в комендатуру схожу, поспрашиваю, потом на кладбища пойду, в больницах буду узнавать… Не может же Славка пропасть просто так, безо всякого следа?!

– Не может, никак не может, согласен! И мы тебе помогать будем, всей бригадой вместе чего-нибудь грамотное придумаем. Истории ведь разные с людьми случаются, и у каждой обязательно есть своё правильное объяснение или окончание. Вот взять, например, нашего Усаныча… Простой, вроде, молодой парень, а такого с ним в жизни наприключалось, мама не горюй!

– Расскажи.

Николай тронул ножом картошку в кастрюле.

– Его фамилия – Усанов, Витька. Это мы здесь его Усанычем прозвали, для простоты обращения. Он немного старше тебя, в деревне жил. Свою историю он всего раз нам рассказывал, под настроение, а после всё, как обрезало, замолчал! В первые дни войны они, колхозники, гнали гурт скота по степи, немцы схватили их, отправили в лагерь, в Германию. Кто-то там пытался бежать, охранники расстреливали каждого пятого или десятого из тех, кто остался. Он несколько раз был и четвертым, и девятым… Потом бежал сам. Две недели Усаныч скитался по горам, по Альпам, прятался под дождем в скалах, в пещерах. Добрые люди донесли, фашисты его поймали, опять заперли в лагерь, издевались. Потом приехали покупатели рабочей силы, щупали мускулы, смотрели у всех зубы. Усаныч молодой парень, здоровый, высокий, ну, его приметили люди, отбиравшие рабочих для какого-то графа. Усаныч скрыл, что у него на ноге после бродяжничества по горам была огромная опухоль, она даже мешала ему ходить. Скрыл, боялся, что не возьмут работать. Когда привезли – признался. Новые хозяева вызвали врача, тот разрезал Усанычу ногу, вылилось полтазика гноя… До войны, в колхозе-то своём, он умел управлять и трактором, грузовой машиной. Назначили его возить самого графа! Рассказывал, что в итальянских деревушках возле имения простые крестьяне встречали их, пленных, нормально, только когда доводилось заходить в какой-нибудь кабачок, просили снять кепку, щупали им головы…

– Это ещё зачем?!

Мишка искренне удивился.

– В их газетах тогда писали, что все русские – черти, обязательно с рогами. Итальянские крестьяне этому верили. Потом Усаныч выждал момент, бежал от своего графа; какими-то путями, через Красный Крест, оказался в Иране. Видел там, как воюют американцы. Приходит им время обедать – вытаскивают ящик тушенки, консервов. Если какая-то банка погнутая, мятая, то отбрасывают в сторону; надорванная пачка галет – в канаву… Потом, под конец войны, вернули его в СССР. Опять в лагерь, хорошо, что не был солдатом, не военнопленным, а насильно угнанным. Разобрались, отпустили. Вспоминать Усаныч об этом не хочет, больше молчит, когда мы о жизни разговариваем. Он книжки любит читать, поэтому его койка у самого окна, чтобы свету дневного побольше было…

В комнате уже было шумно.

Под потолком горела небольшая лампочка, прикрытая сверху газетой.

Темноволосый подросток приставал к Усанычу, просил того пощупать ему бицепс, пожилой мужик лежал на дальней койке, улыбался, глядя на них.

– А это Мишка, наш новый токарь, знакомьтесь!

Николай легонько подтолкнул Мишку, с кастрюлей в руках, на середину комнаты.

Мальчишка подскочил первым.

– Здравствуй, товарищ Мишка! Меня звать Эрик! Я немец, я хочу много работать и стать совсем сильным!

Захохотал.

Дядя Серёжа тоже привстал с койки, чтобы пожать Мишке руку.

– Давайте за стол! Я есть хочу, сил нет!

Расселись на разные стулья, на табуретки.

Николай продолжал распоряжаться.

– Так, картошечка поспела! Коллектив, может, по такому случаю, за нового члена нашей бригады килечку помаслим?!

Мишка радостно спохватился, метнулся в угол.

– А у меня две банки тушёнки есть, мама на всякий случай мне в чемодан положила…

– Чего же ты молчишь, чудак-человек?! Доставай своё мясное богатство, пировать сейчас будем!

Николай рассказал всем Мишкину историю.

Дядя Серёжа покачал головой.

– А тельняшка на тебе чья? Вроде как великовата будет…

– Отцовская. Передал с фронта домой в Москву, с оказией, для меня. Он моряком был на Севере, под Мурманском погиб.

Помолчали.

Мужики картошку ели молча, без спешки брали хлеб.

Дядя Серёжа размял в своей миске три картофелины, полил их из банки с тушёнкой, достал оттуда ложкой небольшой кусочек мяса.

Николай не выдержал, фыркнул.

Дядя Серёжа взглянул на него исподлобья.

– Чего рыгочешь?

– Не бери в голову, не про тебя…

И, уже не сдерживаясь, Николай захохотал в полное горло.

– Вспомнил… Это сейчас мы тут с вами кусочничаем, а ведь недавно совсем не так было! После того, как война закончилась, стоял наш гарнизон тоже в Пруссии, но километров двести западнее отсюда, от Кёнигсберга. Победа, настроение, всеобщая радость! Городок маленький, незначительный, немецкое название у него такое, что с похмелья не выговорить, мы его по-своему Хрюкендорфом называли. Так вот, многие из наших солдат и в мирное время, до войны, мясо не шибко-то на столе видели, а здесь – изобилие! Мы жили в селе, в доме одного сбежавшего ганса…

Николай осмотрел на Эрика, пожал плечами.

– В первый же день постоя мы ничейную коровку зарезали и стали между соревноваться, кто лучше сготовит. Ни на чём не экономили, не ограничивали потребление. В первый раз девять килограмм мяса съели вдесятером! Потом ещё, через день, в гости ходили к знакомым ребятам на батарею, так они там тоже зараз в котёл закладывали по полкоровы! Через недельку мы на свинину перешли, а когда и свинина приелась, то стали куриц по десятку на вечер потрошить! Холодец делали, заливное! Красота! В кашу в те дни мы бросали по полкило настоящего масла на человека, не жалели, припасы были всегда под рукой. Ну, делились едой и с многодетными, с бедными немецкими семьями, это уж обязательно. Лишние продукты, что у нас были, меняли на хорошие вещи, один наш ухарь умудрился купить за пять буханок хлеба женские золотые часы! И домой отправляли посылки с шоколадом и сахаром… Вот ведь как было.