— А Москву помнишь?

Я знал и помнил, что мы уже жили в Москве, когда папа учился в академии бронетанковых войск. Даже помнил, как пошёл здесь в школу и немного наш дом, расположившийся большой буквой «П» рядом со зданием академии. Тогда он казался мне воистину гигантским.

Однако все мои воспоминания о прежней жизни Серёжи Ермолова были нечёткими, смазанными, с трудом пробивающимися в моё нынешнее сознание. Гораздо лучше и яснее я помнил Гарад и жизнь Кемрара Гели. Но не признаваться же в этом родным и близким, м-да.

Тем не менее, что-то я помнил, о чём и рассказал отцу.

— Если хочешь, можем заехать в Лефортово, — предложил он. — Посмотришь на наш бывший дом. На школу. Правда это крюк…

— Давай в следующий раз, пап, — сказал я. — Мы же теперь в Москве надолго. Успею ещё.

— Ну да, извини, не подумал, ты же только с самолёта… Правильно, потом как-нибудь. Едем домой.

Квартиру отец получил на улице Гарибальди, в новом, только что сданном двенадцатиэтажном доме. Как и кушкинская, она была четырёхкомнатной, хотя и несколько уступала той по размерам. Зато планировка, отделка и общий, скажем так, комфорт не шли ни в какое сравнение. Никаких проходных комнат; центральное отопление; газ; горячая вода зимой и летом одним поворотом крана; паркет; застеклённая лоджия; второй этаж.

— Нравится? — с гордостью в голосе осведомился папа, когда я осмотрел кватиру.

— Ещё бы, — искренне сказал я. — Неужели мне не придётся больше топить печи и титан?

— Не придётся. Даже сарая нет, представляешь?

— Сарая-то ладно, — сказал я. — А спать где?

— Пока на раскладушках, — бодро сказал папа. — Мебель-то в Кушке. Потерпим?

— В Америке два месяца в трейлере спал, — сказал я. — А последнюю ночь и вовсе в пещере. Нормально.

Кроме двух раскладушек, в квартире имелись три казённого вида стула, казённый же шкаф для одежды и обшарпанный стол, на котором стоял новенький, кремового цвета, телефон. На кухне — маленький холодильник «Саратов», стол, две табуретки и пара кухонных шкафчиков, в которых обнаружилось несколько тарелок, пара чашек, вилки, ложки, чай, банка растворимого кофе и сахар. Ещё была одна сковородка, чайник со свистком, алюминиевая миска и две кастрюли — побольше и поменьше. Хлеб в хлебнице. В холодильнике — кусок сливочного масла в пергаменте, треугольный пакет молока; десяток яиц, сосиски, две пачки пельменей (одна початая), кусок сырокопчёной колбасы, сыр и лимон. На лоджии, в картонной коробке — картошка.

— Шикарно живёшь, пап, — сказал я. — У нас с Дэвидом в трейлере и этого часто не было. Дай бог пару яиц было в холодильнике отыскать или банку консервированного тунца.

— Дэвид — это кто?

— Дэвид Рассел, жонглёр из нашего цирка, мы с ним вместе жили.

— Нашего цирка, — покачал головой отец. — Надо же.

— Извини, пап, я не хотел. Так получилось. Но теперь это и впрямь мой цирк, я в нём работал, делил с этими людьми дорогу и кусок хлеба. Радости и невзгоды. Так что по-другому и быть не может.

— Да нет, ничего, это я так. Просто удивительно иногда жизнь складывается. Мой сын и вдруг — почти американец!

— Главное слово «почти», — сказал я. — Вы с мамой меня хорошо воспитали, не сомневайся. Как я был советским человеком, так им и остался, можешь не переживать.

— Я знаю, сынок, — сказал папа. — Знаю и верю.

Эх, папа, подумал я, знал бы ты всю правду… Но — нет, лучше тебе не знать. Пока во всяком случае. А вслух сказал:

— Так чем мы будем сегодня ужинать?

— На выбор: яичница, пельмени, сосиски с варёной картошкой. Или можем сходить в кафе.

— Не хочу в кафе, — сказал я. — Давай пюре. Тысячу лет не ел пюре. Пюре с сосисками.

В четыре руки мы быстро почистили картошку, бросили в большую кастрюлю с водой, поставили на газ. Пока она варилась, я принял душ, сменил бельё и рубашку. Грязное засунул в мешок на лоджии (папа сказал, что в доме есть отличная прачечная).

Сели за стол. Ради такого случая отец налил себе рюмку водки, а мне полстакана сухого молдавского вина «Фетяска».

— Что ж, сынок, — произнёс. — Взрослым человека делают испытания, а не паспорт, который у тебя, к слову, уже имеется, — он хмыкнул. — Давай. За твоё благополучное возвращение!

Мы выпили и принялись за ужин.

Это было необыкновенно вкусно. Даже не думал, что так соскучился по обычной советской еде. В Америке неплохо кормят, выпечка разная так и вовсе выше всяких похвал, но всё равно наша еда лучше. Понятно, что всё это вопрос привычки. Но, чёрт возьми, если бы мне пришлось выбирать между клэм-чаудером и борщом в качестве основной пищи, я бы выбрал борщ. А клэм-чаудер оставил бы в качестве редкого экзотического блюда, хе-хе.

Вот интересно, а как бы я нынче отнёсся к новоксамской похлёбке из мигрунда [1] да с лесными горными грибами?

Я попытался вспомнить вкус похлёбки. Острая из-за специй и в то же время чрезвычайно мягкая, с густым грибным запахом. Горячая! Да под глоток крепкого твинна… С мороза — ничего лучше не надо.Ишь ты, помню. Кстати, надо будет попробовать сварганить нечто похожее здесь. Кемрар Гели любил готовить время от времени, и неплохо получалось — девушки и друзья хвалили. Так почему бы не готовить Серёже Ермолову? Время от времени, понятно. Мигрунды на Земле не водятся, но, думаю, можно заменить индюшатиной. Что касается грибов…