И заставить его исчезнуть навсегда может только одно.

Один.

Один-единственный человек. В которого она верила до последней искры сознания.

Который пришел за ней.

И жар, тяжесть, первобытная витальность его тела – это то, что ей сейчас необходимо.

К черту халат. К черту его одежду, всю, до последнего клочка ткани! Только так. Кожа к коже. Грудью к груди. Пальцы в пальцы. Губы в губы.

Подари мне свое тепло, любимый. Прогони, убери этот скользкий комок льда и ужаса у меня внутри. Сделай меня живой снова.

До какого-то момента он сдерживался. До какого-то момента он помнил, что Эля сейчас очень слаба, и надо быть осторожнее. А потом настоятельное требование ее тела перекрыло все. И если ей это нужно... Если ей надо, чтобы он до хруста сжимал ее – он будет это делать. Если ей надо, чтобы он широко развел ей ноги – он сделает это. Если ей надо, чтобы он взял ее сразу, глубоко – он сделает это. Если ей надо, чтобы он двигался в ней резкими толчками, сильно, быстро – он сделает это.

Ей надо это. И отчаянная, навзрыд, судорога ее тела кричит ему об этом.

– Вот теперь я согрелась. По-настоящему.

Петр не знал, что на это сказать. Потому что не мог понять, насколько серьезны эти слова Эли. И потому что понимать ему было нечем. Он обнимал ее крепко, прижимаясь подбородком к ее макушке. Если Эля хочет поговорить об этом – они поговорят. Но сам вызывать на этот разговор он ее не будет. Все кажется Петру пока еще невозможно хрупким. Включая Элю – несмотря на то, что сейчас она мягкая, горячая, влажная, податливая, как свечной воск, в его руках.

– Знаешь, я вот вообще не почувствовал никаких крошек в постели, – он слегка ерзает. – Ты что-нибудь сегодня ела?

– Нет.

– Эля!

– У меня не было аппетита. Но я пила чай. Два раза.

Петр вздохнул. Это категорически идет вразрез с выданными врачом рекомендациями.

– А сейчас… сейчас ты не проголодалась?

– Да, – неожиданно согласилась Эля. – Я проголодалась. Знаешь, чего хочу?

– Чего?

– Икры.

Прекрасно. Икра наверняка значится в списке для усиленного питания. Петр был почему-то в этом уверен.

– Сейчас закажем, – Петр сел на кровати и потянулся за телефоном.

– Нет, подожди. Не заказывай. Я хочу еще кое-чего.

– Говори.

А она молчит. Молчит и смотрит ему в глаза. Петр откладывает телефон.

Вот, собственно, и настал момент.

Прижать к себе. Крепко-крепко. Кожа к коже. Сердце к сердцу. Вжать в себя так, будто хочется ее туда, в себя, внутрь, вобрать, забрать, спрятать там, чтобы больше никто и никогда не посмел причинить ей боль. Чтобы ничто плохое никогда не коснулось ее.

Это невозможно. В силу профессии Петр это отчетливо понимает.

Но так этого хочется.

Петр отвел от изящного женского уха прядь волос и тихо прошептал туда:

– Я тебя люблю. Ты же знаешь это, правда?

– Знаю, – после паузы прошептала она. – И знала… там. Если бы я этого не знала, я бы… я бы не дождалась.

Ее тело снова крупно вздрогнуло – словно отпуская совсем, разжимая ту страшную пружину, что держала ее. А потом Элина вдруг подняла голову – и крепко поцеловала его в губы.

– То, что я тебя ужасно люблю, тебе и так известно. Давай заказывать икру.

– И блины?

– И блины!

– Слушай, а, может… А, может быть, если ты себя нормально чувствуешь, то мы…

– Еще раз? Я согласна!

Петр рассмеялся.

– Еще раз – это само собой. Я подумал, что, может, на блины с икрой завтра съездим к моим родителям? Я блинов вкуснее, чем у нас дома, не ел.

– Сын ресторатора в блинах разбирается! – рассмеялась Элина. Петру ужасно нравился этот ее легкий смех. Такой же, как раньше. Она снова вернулась – его умница Эля. Теперь уже по-настоящему и совсем – его. – Я согласна! Только надо съездить ко мне домой, взять какие-то вещи. И… слушай, меня же ждут! – вдруг, словно окончательно проснувшись и вернувшись в реальный мир, воскликнула Эля. Она смотрела на Петра широко раскрытыми глазами. – Петя, я же должна была лететь… Меня же ждут. Ой…

– Давай так, – Петр привлек девушку к себе. – Сегодня мы об этом думать не будем. А завтра – завтра мы об этом подумаем. И все решим. Но, в любом случае, пока ты окончательно не поправишься – ни о каких поездках не может идти речи. А для того, чтобы быстро поправиться – ты должна хорошо питаться.

– Ты манипулятор, – прищурилась Эля.

– Да.

– И диктатор.

– Да, – снова согласился Петр. – А еще я твой любимый мужчина.

– Трудно с этим спорить, – Эля уткнулась лицом ему в шею. – Тогда пойдем хорошо питаться, любимый диктатор.