Здесь думал: он, Михаил Ознобишин, или, как его величали, Урус Озноби, счастливый человек - даже у иных свободных и богатых не было того, что есть у него. Да откуда им знать, что может существовать такое! Что обыкновенный мужчина, не хан и не бек, мог отдыхать в чистоте и неге, отдавшись заботам и ласкам любящей женщины? И что тревоги, что невзгоды этого мира! Душистые лепестки роз, сладкие фрукты на подносе, трепетные теплые губы, дивная нежность молодой кожи, тишь и покой были усладой за все потери минувших безрадостных дней.

Однажды, придя к Кокечин и сев в свой угол, он задумался, опустив голову, две морщинки проступили у него на лбу над переносицей, что свидетельствовало о его тревожных мыслях.

– Господин моей души и тела, о чем ты грустишь?
– спросила женщина. Что с тобой случилось? Разве с Кокечин тебе не весело?

Кокечин предположила, что он грустен оттого, что, как всегда, идя к ней, заглянул на невольничий рынок и расстроился, увидев своих скованных соплеменников.

– Не надо ходить на невольничий рынок, мой милый Мишука! Не надо! Особенно сегодня!

– Почему не надо?

– Как?
– искреннее изумление: приподнятые тонкие брови, приоткрытый теплый ротик.
– Разве Мишука ничего не знает? Не знает, что один сарайский купец торгует княжной-урусуткой? Женщина чудной красоты!
– проговорила Кокечин и печально покачала головой.
– Так же и мной торговали когда-то! Она вдруг улыбнулась, махнула рукой.
– А! Будем надеяться, что ей попадется добрый молодой хозяин, который сделает её своей женой.

– Постой, постой!
– проговорил Ознобишин, удобней усаживаясь на ковре и подгибая под себя правую ногу - поза, усвоенная здесь, в Орде, и любимая им.
– О какой княжне ты говоришь? Русской княжне? Быть того не может.

– Говорю, что слышала. Может, она вовсе и не княжна. Так уверяет купец. А купцы знаешь какие - лишь бы подороже продать. Такого наговорят!

Ознобишин посидел немного молча, задумавшись, потом тряхнул головой и поднялся. Кокечин встревожилась:

– Мишука меня покидает? Ах, лучше бы я молчала. Глупая баба!

– Не тревожься. Я вернусь. Мне любопытно знать, так ли все на самом деле.

Невольничий рынок занимал немалую часть базарной площади. В самом её конце, за невысокой каменной оградой, на ровном, хорошо утоптанном месте стояло множество разноцветных палаток работорговцев. Там и продавали молодых мужчин, женщин и детей. Всегда тут многолюдно, полно праздношатающихся или просто-напросто бездельников, которые пялят глаза на хорошеньких рабынь, хихикают, отпускают сальности, а то и вступают в перебранку с торговцами.

Еще издали, в правом конце рынка, у большой красной палатки Михаил заметил плотную серую толпу мужчин, а когда подошел поближе и протиснулся вперед, понял: любопытные собрались здесь неспроста.

В тесном кругу черноволосый слуга в лиловом халате водил за собой девушку с распущенными светло-русыми волосами. Она была одета в длинные полупрозрачные восточные одежды, сквозь которые четко и выгодно проступали нежные округлости и впадинки её продолговатого утонченного тела.

Михаил только сбоку взглянул на нее, но и этого оказалось достаточно, чтобы судить о ней, - девушка была изумительной красоты! Опустив глаза долу, с ярким румянцем на щеках, она шла точно во сне, останавливаясь, когда её останавливали, поворачиваясь, когда её поворачивали.

Возгласы восхищения слышались с разных сторон:

– Да это настоящая гурия!

– Мне бы такую!

– Эх, хо-хо! Губа не дура! А деньги у тебя есть?

– Откуда? Она стоит целое состояние!

Действительно, как узнал Михаил, на девушку была установлена непомерно высокая цена. За эту цену можно было купить несколько красавиц или целый табун коней.

Чернобородый рослый купец, с большим брюхом, в красном тюрбане, объяснял, что девушка так высоко ценится потому, что девственна и благородных кровей. Как он уверял, девушка была княжеского рода, хотя никаких доказательств у него не было.

Михаил протиснулся поближе, чтобы слышать разговор и получше разглядеть невольницу. У неё было круглое светлое личико, тонкий нос, небольшой пухлый ротик, а выражение серых глаз совершенно напуганное, по-детски смущенное и такое беспомощное, что хотелось взять её за руку и вывести из этого порочного, похотливого круга. Но что он мог? Стоять и смотреть, выражая взглядом свое сочувствие, и мучиться от своего же бессилия. Купца просили снизить цену, но тот был непоколебим; его упрекали в том, что он обманывает, а он говорил, что даст её осмотреть полностью тому, кто намерен купить, и Богом клялся, что девушка чиста, как первый снег.

– Дорого, уважаемый, дорого!
– говорили из толпы.

– Не таращь глаза, если дорого! Ступай себе, ступай!
– сердился купец, размахивая руками.

К купцу подступил тощий низенький мужчина, явно подставное лицо, и стал молить оставить для него девицу, так как у него с собой не было нужной суммы, а живет он в Бездеже и может возвратиться только завтра к вечеру.

– Нет, уважаемый!
– громко отвечал купец, рассчитывая на то, чтобы его хорошо слышали в толпе.
– Я продам её тому, кто принесет мне деньги.