Прошло два дня, а он все думал о побеге. Он вспомнил бежавших полоняников, с которыми ему случалось говорить. Все в голос твердили об ужасе татарской неволи, о тоске по отчине, о трудности, а порой и невозможности побега из Орды и о том, что на это все-таки решаются многие, несмотря на грозящие муки и смерть. Как ни тяжко было на Руси, а на чужбине во сто крат горше! Однако отважному сердцу никакая неволя не страшна. И как бы ни было долго и тяжело Божье испытание, но и ему когда-то приходит конец. Это утешало, и Михаил, сидя на тюках и свесив ноги, поглядывал по сторонам, тщетно пытаясь запомнить путь.

Глава седьмая

Возле самого Сарая на караван обрушился сильный дождь, настоящий ливень.

Михаил Ознобишин шел возле арбы, держась за передок. Вдоль дороги тянулись рядками низкие кудрявые деревца, а под их мокрыми ветвями укрывались от непогоды странники и нищие, мальчишки с козами, грязные собаки.

Все они молча и лениво глазели на медленно идущих, вымокших животных и людей, а Михаил с любопытством смотрел на них, на деревья, на землю, но с ещё большим любопытством взирал, как постепенно возникает перед ним и заполняет вширь все пространство незнакомый, чужой город. Вот уже ему и конца не видно. Дома, ограды вдоль улиц, деревья, и поверх всего стройные, как свечи, башни-минареты: ближние ясно различимы сквозь льющуюся сверху воду, а дальние - смутны в очертаниях.

Залитый дождем город выглядел опустевшим - ни малейшего шума, кроме плеска и хлюпанья воды. Стража и та наблюдала за ними из укрытий без обычных своих криков и делала знаки проезжать мимо.

Так и шли друг за другом лошади и верблюды, коровы и овцы, поскрипывали деревянные колеса арб и телег. В полном безмолвии ехали люди, господа и слуги, воины и рабы, измученные и простуженные, мечтавшие о горячем очаге, теплой похлебке и отдыхе. Вот толстый купец с челядью и верблюдами углубился в кривую узенькую улочку. Другой, совсем разболевшийся в пути, свернул со своими слугами в переулок, следом за ним - третий и четвертый. Затем отъехали направо, по направлению к центру города, где располагался ханский дворец, возы с московской данью в окружении усталых конных нукеров во главе с сотником Хасаном, как всегда угрюмым и неразговорчивым.

А посольская кибитка продолжала катить по прямой вдоль рядков растущих тополей, под которыми, как и прежде, прятались нищие и мальчишки с козами. Только это были уже другие мальчишки, и другие нищие, и другие козы. Три телеги и четыре арбы, полные добра, слуги и заметно поредевшее стадо голодных коров и овец, не отставая, следовали за кибиткой. И вместе со всеми понуро брел Михаил Ознобишин - русский раб сарайского бека Бабиджи.

Наконец все остановились перед большими воротами и высокой каменной оградой. Слуга Ахмед спешился и заколотил палкой в деревянную створку. За оградой раздался собачий лай, послышались мужские голоса, и широкие ворота с протяжным скрипом растворились. Все, кто прибыл с Бабиджей, вошли на обширный двор городской усадьбы.

Посреди двора разлилась огромная коричневая лужа. В ней лежали плоские камни, очевидно служившие дорожкой. Вокруг этого странного водоема, отражаясь, как в зеркале, располагались длинный одноэтажный дом с плоской крышей, хозяйственные постройки и навесы.

Кибитка бека подкатила к низкому крыльцу дома. Сейчас же появившиеся двое слуг упали наземь, подставив широкие спины. И по ним, как по ступенькам, поддерживая полы длинного халата, утомленный и побледневший Бабиджа сошел на крыльцо и скрылся за двустворчатой узкой дверью.

Михаил стоял в стороне, как нищий, держа над головой подобранную из грязи рогожку, сквозь дырья которой на него лились дождевые струи, но он не замечал их, ибо все равно был мокр. Увидев навес, куда босоногий мальчишка отогнал овец, он поспешил туда. Не успел Михаил сесть на чурбак, как явился низенький толстый татарин в пестром халате, полы которого были засунуты за пояс, окликнул его и повел в дальний конец двора, к дощатой лачуге, примыкавшей одной своей стороной к какому-то строению.

Отомкнув покривившуюся дверь на кожаных петлях, он жестом приказал Михаилу войти. Лачуга до половины была завалена сеном. Дверь за Михаилом закрылась, и он оказался в душистой теплой темноте. И скоро заснул.

Вдруг будто кто толкнул его. Он резко сел, подогнув под себя правую ногу, и уставился на темную стену перед собой. Благодушное состояние исчезло. Он вспомнил, что находится в Сарае, а Москва - далеко-далеко... И от безысходности и тоски впал в уныние и который раз подумал: "Господи, помилуй!"

Он снова улегся в сено и уснул. На этот раз его разбудил скрип отворившейся двери и свет чистого голубого неба.

Пришедших оказалось двое: давешний низенький татарин, Касим, который привел его сюда, и босоногий худенький мальчишка в рваной одежонке и лохматой шапке - Юсуф, как он узнал впоследствии. Мальчишка принес половину сухой лепешки и глиняный кувшинчик с водой. Положил все на земляной пол перед босыми ногами Михаила и вышел. Касим закрыл дверь.

Спустя три дня, вечером, Касим повел Михаила в дом, оставил его в первой комнате с земляным полом, а сам скрылся в соседней, за пологом. Михаилу пришлось ждать долго. Он присел на корточки и прислонился спиной к косяку раскрытой двери.