Последний, кудрявый невысокий малый, поскреб в котелке, облизнул ложку и передал её дяде Кириле.

– Хоть ещё чего бы. Жрать хотца. Заморят голодом, ироды. Ох, заморят!

По голосу Михаил тотчас же признал в нем Тереху и с любопытством стал смотреть на него. Тереха приметил Михайлов взгляд, сказал ему:

– Что, братка? Нету нам спасения. Знать, Боженька на нас, бедных, крепко осерчал.

Михаил в ответ только слабо улыбнулся.

Через некоторое время рабы двинулись по узкой сырой улочке. Они не торопились, так как знали, что их ждет тяжкий, изнурительный труд. Каждый относился к нему как к наказанию, которое нельзя избежать, но которое необходимо вынести. Да, собственно, им больше ничего и не оставалось надежда на освобождение заставляла их терпеть.

Михаил же не знал этого. На все он глядел с изумлением, которое присуще лишь неискушенным людям. Правда, ему нездоровилось, он прихрамывал, ибо порезал большой палец на ноге о придорожный камень. Но все же держался молодцом. По тому, как он шел с дядей Кирилой, легко и бодро, любой мог определить, что он новенький среди них.

Дядя Кирила по виду совсем старик, морщинистый, беззубый, со слезящимися светлыми глазами, хотя ему не перевалило за пятьдесят. Неволя, непосильная работа, постоянное недоедание состарили его раньше времени. Впрочем, как и всех остальных. В Орде дядя Кирила находился уже восьмой год, люди, которые были приведены вместе с ним, давно померли.

– А я вот живу еще, - говорил он, слегка улыбаясь провалившимся ртом.
– Господь меня испытывает, смерти не шлет. Да я терпеливый. Ты, милай, не гляди, что едва дышу. Кожа у меня крепкая, - он показал свои мозолистые ладони больших костистых рук.
– Недаром Бабиджа-бек шутит: умрешь, говорит, сдеру твою кожу на барабан.

Амир по кличке Верблюд с посохом в руке держался от них поодаль. Можно было подумать, что рабы идут сами по себе, а он - сам по себе. Однако это было только первое впечатление. Просто рабы знали, куда им идти, а сопровождавший их Амир, как всегда, не уделял им особого внимания. Он находил для себя унизительным часто глядеть на рабов, считал неверных недостойными своего взгляда и смотрел вперед, прямо держа голову и высоко задрав крутой безволосый подбородок. Если кто-нибудь из рабов, по его мнению, вел себя недостойно или начинал отставать, он сейчас же, без ругани и криков, бил виновного своим посохом.

Каждое утро, кроме пятницы, Амир Верблюд выводил рабов со двора. Он гнал их в какую-нибудь часть города на работы. За это их хозяин, Бабиджа-бек, получал деньги. Рабы рыли арыки и большие сточные ямы, возводили стены и мостили площади, участвовали в строительстве жилищ. Многие беки держали рабов для этой цели, и это считалось прибыльным. Раб стоил дешево, кормили его хуже, чем скотину, и если он умирал от недоедания, холода, непосильного труда, это никого не беспокоило. Его место занимали другие, которых почти беспрерывно пригоняли из подвластных татарам улусов.

Теперь рабы с зари до зари трудились на строительстве водоемов в центре города, вблизи большой торговой площади и ханского дворца. Они таскали тяжести, долбили и копали землю, несмотря на непогоду: дождь ли шел, снег ли валил, палило ли солнце нещадно. Зодчие торопились выполнить ханский указ, надсмотрщики за малейшее непослушание больно колотили несчастных палками, отдыхать позволяли немного времени, а есть не давали совсем: эта обязанность возлагалась на хозяев рабов, а хозяева, известно, кормили их так, как считали нужным, давали ровно столько, чтобы те не протянули ноги.

Пока они двигались по улочкам, из других богатых дворов тоже выходили рабы, сливались с идущими, и скоро по улице уже шла толпа усталых людей в рваной нищенской одежде, босых, худых, больных и хмурых.

Иногда раздавались удары палки и вопли, и снова слышались шаркающий размеренный шаг, приглушенные разговоры и вздохи. Но иногда - что удивительно - звучал и смех. Среди этих забитых, удрученных людей были свои шутники и весельчаки.

Михаил сразу отличил среди своих светловолосого парнишку, Васю-рязанца, чей свежий молодой голос он слышал в землянке ночью. Вася увидел в толпе сутулого мужика с длинным лицом, заросшим густой бородой и усами, совершенно лысой головой и бегающими беспокойными глазами, дернул дядю Кирилу за руку, а Михаила за рукав рубахи, указал:

– Гляди-ка, Гаврила-то... опять ногу волочит.

Гаврила, раб другого бека, бросил на балагура сердитый взгляд и пробормотал:

– Поволочишь, когда бревно-то вдарит...

– Заливай, дядя, - говорил Вася, смеясь, а потом указал на толстяка в щегольской тюбетейке, сопровождавшего другую группу рабов.
– А вона, супостат-то буркалы-то вытраскал... Знать, поганого поел... Ишь, отдуватся! Ишь! Ха-ха!

Михаил смотрел на Васю и удивлялся: задавлен человек неволей, а не сломлен, жив, несмотря ни на что; раздет, разут, голоден - а не унывает. Видимо, в этом парнишке была глубокая вера в жизнь. И точно, Вася никого и ничего не боялся, взгляд его светлых глаз иной раз загорался таким озорным огоньком. Он надеялся, что его в скором времени выкупит отец, грамоту которому он отослал недавно, и это делало его таким бодрым и веселым.

Когда рабы проходили базарную площадь, начали открываться купеческие и ремесленные лавки. Они услышали стук барабанов и чей-то высокий зычный голос, требующий внимания. Пройдя ещё немного, они увидели на небольшой открытой площадке, против сапожных лавок, толстого мужчину, сидевшего на сером осле. Это он бил ладонями по двум барабанам. Рядом с ним стоял рослый чернобородый человек и орал во все горло:

– Слушайте, правоверные! Слушайте и не говорите, что не слышали! Сбежало четверо рабов от Тагарил-бека. Кто их доставит живыми, того ждет хорошее вознаграждение. Спешите! Спешите! У каждого раба на ладони тамга бараний рог! На правой ладони - бараний рог! Спешите, мусульмане! Разыщите неверных рабов! Вас ждет вознаграждение от бека!