— Нигрителлы.

Поначалу его тайные экспедиции в чащу длятся долго. Ему довольно лишь видеть, слышать, ощущать. Он ложится на мох, словно на мохнатый плюшевый ковер, и разглядывает, как медленно колышутся на ветру ветви, как покачиваются длинные бороды лишайников, уцепившиеся за обнаженные сучья. Он видит, как лишайники рисуют по скалам затейливые изображения неведомых континентов, кустики светло-голубой горечавки со вздутыми цветочными чашечками, цветущую чернику и землянику, колючелистник с серебристыми лепестками. Стоит только опустить взгляд, как он наполняется цветами и формами, ничто не ускользает от него: вот безвременник, вот анютины глазки, желтый и розовый чертополох… Франсуа может разглядывать пчел, сверчков, заросли папоротника. Здесь все для него: и каждый листик, каждая букашка, рои мошкары, сенокосец на длинных лапках, золотистая бабочка, присевшая отдохнуть к нему на лоб. И мох, и трава, и камни не имеют глаз, они никого не способны видеть; скалы тоже слепы и, если не считать животных, которым, в принципе, все равно, здесь никто не видит его увечья, кроме него, сам же он невидим, он исчез, не исчезнув на самом деле. В нем остались лишь образы, которые, словно ковер, покрывают его память: шалаши, тайные проходы и тропы в зарослях; тогда у него, как и у остальных, были руки. Теперь же только здесь можно примириться с настоящим.

Через девять дней он уже поднимается на альпийские луга, и природа также тянется вверх длинными своими стеблями. Он почти забыл названия растений, но безошибочно узнает их. Вот длинные травы, что зовутся злаковыми, — они такие тонкие, что солнечный свет буквально проходит сквозь них; тростник, дантония, лесной ячмень, гигантский ржаной костер. Множество пушистых семян разлетается под ногами, с золотистых скерд ветер сдувает малюсенькие пушинки, а вот трясет лохматой шевелюрой горный гравилат и кипрей роняет опушенные семена с высоты двухметрового своего роста. Здесь преобладает вертикаль, все устремляется вверх, к небу: желтые горечавки, пастельных оттенков цветы больших астранций, зеленые и красные метелки горного щавеля. У Франсуа больше нет рук, чтобы карабкаться по скале, приходится подниматься по склону. Он тянется ртом к шипастым веткам малины и ежевики. Склоняется над медными желобами, подведенными к родникам, из которых пьют местные пастухи. К концу дня болит все — от пяток до бедер, от поясницы до шеи. Не то чтобы даже болит, просто Франсуа чувствует, как работают, как живут его мышцы. Вечером он забирается в теплую ванну, его обтирают, одевают, кормят. Несколько раз он засыпал, даже не поужинав, не замечая голода. Перед сном он смотрит на огонь в камине или на мерцающее сияние звезд.

Он продолжает свои восхождения, испытывает ноги, дыхание; от напряжения ломит поясницу. Дядя волнуется:

— Давай я пойду с тобой, а то твой отец рассердится, когда узнает, что я отпускаю тебя одного.

— Так не говори ему.

— А если с тобой что-нибудь случится?

— Что значит — что-нибудь? — улыбается Франсуа.

— Заблудишься. Сорвешься со скалы…

— Ага. А еще может так случиться, что меня ударит молнией, сожрут волки или я замерзну насмерть.

— Не злись. Франсуа, ты же понимаешь, о чем я…

Нет, он будет ходить в горы один. Молния его уже ударила. Волки уже сожрали. И он уже замерз.

К концу августа ему удалось пройти лес Фонтани, преодолеть крутые склоны Дос-де-Ланш и опасные горные осыпи. Пару раз он сорвался, ушиб живот и подбородок, но упрямо поднимался и продолжал свой путь, ступая по ненадежным тропам осторожным легким шагом артиста балета. Вот он идет, словно ожившее дерево, по залитому солнцем склону, в широкополой шляпе, что одолжила ему тетушка Поль, похожий скорее на акацию, чем на лиственницу. Шляпа летняя, соломенная, дамская: тень от ее полей покрывает его до середины груди, так, чтобы солнце не опалило то, что уже опалило электричество. Из-за дырочек в полях шляпы бледная кожа его лица сплошь покрыта темными пятнышками, которые мало-помалу превращаются в настоящий загар. Он уникальный представитель своего вида, но здесь это не имеет значения, потому что известно только ему. Он продолжает свой подъем под голубым, кобальтового оттенка, небом, ощущая запах раздавленных его ногами цветов, ароматы трав, раскаленной земли и созревших плодов. Когда начинает ломить спину, он останавливается, потягивается, ждет. Он ни о чем не думает. Иногда его настигает гроза, небо становится фиолетовым, и приходится искать себе убежище — пещерку или грот, откуда он созерцает зловещий блеск молний, а потом стену ливня, которая постепенно поглощает ландшафт. Но он не боится. Ему не страшен грохот стихии, он растение среди растений, насекомое среди насекомых, дерево в лесу, камень среди камней.

Однажды он достигает перевала Де-ла-Лоз, две тысячи двести семьдесят пять метров, на семьсот метров выше Мерибель. На шее его болтается заткнутая пробкой фляга, Анри воткнул туда металлическую трубочку. С голого плоского уступа он разглядывает Гран-Мон-д’Ареш, выступ Дю Рей. На востоке виднеются Мон-Беллаша и Шеваль-Нуар. На западе — Монблан, Жорасс, ледник Гран-Касс.

Ногой он опрокидывает на камень сумку, что собрала тетушка Поль, — нарезанные яблоки, сосиски, хлеб. Внутри находит записку: «Приятного аппетита, Франсуа!» Он ест изогнувшись, наподобие косули. Затем распластывается на камне, чтобы высох проступивший пот.

Он замечает небольшое озерцо метрах в тридцати ниже по склону. Прозрачная вода с зеленоватым оттенком, гладкая зеркальная поверхность. Он спускается туда. Озеро в скале, а в отражении вод — перевернутая скала. Дно — галька и светлая глина. Виднеется едва различимая тень рыбы. Он хочет коснуться воды. Но на нем горные ботинки, шнурки завязаны двойным узлом — женщина, что ходит за ним, в точности следует всем наставлениям дяди Анри: «Никто не поможет ему там их перевязать заново, так что, Анна, смотрите внимательно, затягивайте». — затем он просовывает указательный палец между ногой и краем ботинка, чтобы убедиться, что обувь держится, но не слишком туго.

Франсуа не может залезть в озеро ногами, остается лишь рот. Он медленно распластывается на камнях, тянется лицом к поверхности воды, туда, где поглубже. Чтобы дотянуться, он оттягивает назад лопатки и напрягает мышцы живота и спины. Наконец его губы касаются зеленоватой поверхности. Ему хочется пить, и он пьет, словно спустившаяся на водопой лань. Прохлада проникает сначала в пищевод, а потом волнами распространяется по животу. Затем он погружает в воду голову и чувствует, будто большая холодная рука ложится ему на лицо. Он открывает глаза, перед ним предстает холодный зеленый мир. Он наблюдает, как танцуют микроскопические водоросли. Когда становится нечем дышать, он переворачивается и, положив затылок на воду, смотрит в небо. Теперь ему хочется искупаться.

«Привет, старшой братишка!

Тут, в Англии, очень хорошо. Иногда даже бывает солнце. Я объедаюсь чеддером, и мы устраиваем ловушки для кроликов.

Я тут узнала потрясающую вещь: в Сток-Мандевиле, совсем недалеко от нас, есть специальная клиника, где парализованные пациенты устраивают соревнования по стрельбе из лука и даже играют в баскетбол прямо на инвалидных колясках! Сначала клиника была предназначена для пилотов Королевских ВВС, искалеченных на войне. Ты, конечно же, скажешь, что это не имеет к тебе никакого отношения. Возможно, ты будешь прав, но я все равно найду то, что тебе подойдет.