— Алло! — повторит медсестра.

— Да, — заикаясь, промолвит Ма, — я его мать.

И медсестра выложит ей все сразу: «С вашим сыном произошел несчастный случай, он находится в больнице города V., состояние тяжелое. Лучше кому-нибудь приехать к нему».

Сестра услышит беспорядочные вопросы: «Что с ним случилось? Когда? Где? Как? Почему? Что с ним? Где находится город V.?» И медсестра скажет: «Приезжайте, я не могу все вам рассказать по телефону». Ма задохнется от рыданий: «Скажите мне, прошу вас!..» И эта мольба тронет сердце медсестры, и та убедит ее, что Франсуа доживет до ее приезда, но мать скажет, что она не в состоянии, и эта беспомощность полностью лишит ее сил; она будет настаивать, и сестра уступит, просто сказав: «Хорошо, вам нужно продержаться лишь на время вашей поездки».

— Я приеду, — скажет Ма, и медсестра повесит трубку, надеясь, что матери хватит сил пережить это.

Ма сказала: «Да, я сейчас же приеду» — и тут же замерла, словно статуя. Она тупо смотрит на телефонную трубку, руки на столике, из зала доносится шум голосов покупателей, строчит швейная машинка: «тик-тик-тик»; бубнит радиоприемник: «Я поклялся вам своей жизнью, что наша связь незыблема до конца времен!»; звенит дверной звонок, слышны приглушенные крики играющих в снегу детишек, холод с улицы мешается с жаром спиртовки, горящий фитиль бьется о ее края. Ма не видит телефонной трубки, она вообще ничего не видит. И не слышит. Она в апноэ, полностью вырванная из течения жизни из-за перенесенного удара. Но вот она начинает ощущать какие-то посторонние боли — угол телефонной подставки уперся ей под ребра, рука Робера сжимает ее плечо. Она пытается вернуться в прошлый мир, где пока еще ничего не произошло, она молчит, не выдавая горя, и откуда-то слышится настойчивый голос Робера: «Джейн, что с тобой?» Слова медсестры оставили у нее на слуху пока еще безболезненные слоги: гос-пи-таль… со-сто-я-ние тя-же-ло-е… луч-ше вам при-е-хать… какая-то угроза, которую устранят целые слова, это точно! Она еще держит себя в руках, стараясь нейтрализовать значение сказанного. Откровение порой ранит нас сильней, чем обжигающее солнце, как заметил Рене Шар. «Джейн, да что произошло?» И внезапно у Ма открывается рот, словно у утопленника. «Джейн!» Она снова обретает дыхание. Ей нужно сообщить о произошедшем, но она старается не встречаться с Робером глазами: «С Франсуа случилось несчастье, он в тяжелом состоянии, он в больнице в городе V., а больше по телефону ничего не захотели сообщить. Звонила медсестра, сказала, чтобы я немедленно приехала, так что мне пора».

И Робер чувствует, как от ужаса у него все сжимается внутри, виной тому молчание Ма. «Я еду сейчас же, я тебе перезвоню», — говорит она, Робер ломает руки: что еще натворил сынуля? Он говорит: «Я еду с тобой»; она отвечает: «А Сильвия?» — «За ней присмотрят соседи», — говорит Робер; «А за ателье кто будет смотреть?» — отвечает Ма. «Да закроем его», — говорит он, но Ма не согласна: у нее нет времени; он наконец осознает весь ужас, понимает, что надо заткнуться, пока не расклеился. Она смотрит на него ясными глазами: «Darling, I’m leaving now» [2] , и он на автомате срывает свое пальто с вешалки, накидывает на шею шарф: «Какой вокзал? Северный! — Робер хватает ключи: — Я поеду с тобой!» — «Нет! — умоляет его Джейн, с Робером будет только хуже: трястись от страха, пугать друг друга догадками. — Please, Робер!..» Но он злится на нее. Ма говорит: «Это глупо, чистый нонсенс — лезть поперед меня в пекло!» Она не может ждать его, хватает свою сумку и выходит вон: «Я позвоню тебе, I promise, I swear» [3] , на ходу наматывает шарф, она забыла шапку, перчатки, Робер что-то кричит ей вдогонку; она старается думать о морозе, чтобы не впустить страх в себя.

Она почти бежит по засыпанным солью тротуарам, пояс пальто давит на живот, зубы сжаты. Она видит, как привратница сливает в канаву мыльную воду. Видит, как в свою мастерскую входит сапожник. Как собака окропляет желтой мочой снег. Видит прямо перед собой белое небо и черные ветви деревьев на нем. Видит вырывающееся из трубы пламя. В метро она осматривает лица других пассажиров: вот дама лет пятидесяти, нос с горбинкой, под левым глазом родимое пятно; рядом — блондин с зажатой в зубах трубкой, рыжая девушка в черной шапочке, слишком бледная — ее хорошо видно, даже когда поезд тормозит и тела пассажиров наваливаются друг на друга; вот мальчик лет двенадцати-тринадцати, светлые кудри и свежая царапина над правой бровью; в глаза лезут шапочки, фетровые шляпы, шляпы из серой искусственной замши, коричневые кепки, кепки из твида, вот какой-то черный берет, черная коническая шапка ангорской шерсти, голубая фетровая шапочка, фиолетовая шляпка, сиреневая шляпка, черная меховая ушанка, бежевая шляпа, белая шапочка, зеленая шерстяная шапочка, бежевый «стетсон»; она на мгновение замирает — это обуздывает ее воображение. Затем выходит из вагона, на ступеньках станции сидят нищие, реклама зубной пасты «Эмаль Диамант», реклама ярмарки в городской ратуше — нейлоновые ночные рубашки, хлопчатобумажные сорочки с рюшами на воротнике и на рукавах (и еще вафельные полотенца), блузки из кретона; какая-то женщина поднимается по лестнице, держа на каждой руке по ребенку. На улице крутит ручку своего инструмента шарманщик, а из воротника его куртки выглядывает кошачья голова.

Она покупает билет до города V. Ближайший поезд отправится через час, если погода не переменится. Ма ходит по зданию вокзала из угла в угол, в ее ушах стучат слова «больница» и «в тяжелом состоянии», и от них она чувствует, как деревенеют ее мышцы — иначе просто не выдержало бы сердце. Она наблюдает за людьми, это помогает ей отвлечься от скорбных мыслей: вот на чемодан кто-то накинул белую муфту, у продавца газет один глаз перевязан, словно у пирата, на перрон вошел мужчина в черном пальто; вот женщина в легком платье подбирает бычки, которые еще можно курить, сует один себе в рот и скрывается в зале неверной походкой, скособочившись на правую сторону и подметая подолом пыль, и Ма видит местами порванную полу ее платья и засохшую грязь, которая залепила вытканные на нем цветы. Женщина совсем себя не контролирует и отводит глаза от зевак. Между рельсами крыса, рядом стоит железнодорожный рабочий. За оградой вокзала топчутся двое голубей, и какой-то старик кидает им зерна. Юноша на костылях с перевязанным лицом… но у нее тоже есть юноша, сын, в тяжелом состоянии в больнице города V. в Арденнах, и она изо всех сил стремится увидеть его. Она едва сдерживается, шагая в толпе пассажиров по направлению к поезду, на часах двенадцать сорок восемь: «Тшш, сердце!», «Keep quiet» [4] , она сдерживается, чтобы не обогнать каждого, кто идет перед ней, — мужчину с немецкой овчаркой на поводке, следующего перед ним типа с зажатой под мышкой буханкой хлеба, тетку с детской коляской, которая орет: «Жан-Пьер, подожди!» И ту, другую, что еле плетется, и тех, кто жмется к ограждению, и сосущего леденец на палочке ребенка, и ту, что пихается локтями, и того, кто поддерживает под локоток тучную даму: «Идем же, Аделаида, мы почти уже дошли!»; и железнодорожник, что стоит на подножке вагона, тоже ее раздражает; наконец она заходит в вагон, садится на свое место, переплетает замерзшие пальцы, прикрывает глаза, чтобы не смотреть на сцепленные пальцы; их фаланги совсем побелели, но вот поезд наконец трогается. Напротив нее мужчина распаковывает солдатский паек, мешает его содержимое ложкой и тщательно пережевывает каждый кусочек. Маленькая девочка читает книжку, попутно ковыряя в носу. Крыши, деревья, поля, холмы сливаются в одно белое пятно, секундная стрелка на ее часах тикает от деления до деления, и вот уже час тридцать две минуты, вот тридцать три, тридцать четыре; километр за километром, тело сгибается, спина слабеет, от монотонного пейзажа за окном ее неумолимо клонит в сон, поезд трясет, неподвижность пассажиров, сопение спящих, ощущение теплоты. Наконец поезд прибывает на нужную станцию, и она чувствует, что буквально разваливается на части.

На перроне ее ждет Жорж, троюродный брат Робера, которого она не видела уже много лет; она едва узнаёт его, что неудивительно, так она пытается унять биение сердца.

— Робер сообщил мне по телефону, — говорит Жорж. — Давай отвезу тебя в больницу.

И на этот раз ничто не может унять боль, которую она чувствует при этом слове.

Жорж — ровесник ее сына. Всю дорогу до больницы она украдкой разглядывает его лицо.

— Сегодня утром ко мне пришел мой друг Антуан, который и должен был привезти Франсуа. Я ждал их допоздна, потом подумал, что они, наверное, замерзли и остановились где-нибудь переночевать, и поэтому не особо беспокоился.

Жорж пересказывает ей целиком историю, что поведал ему Тото, Джейн его слушает.

— Это все, что тебе известно? — с трудом выдавливает она. — Ты точно от меня ничего не скрываешь?

— Точно, Джейн, клянусь, ничего.

В больнице их просят подождать, пока освободится хирург. В углу приемной кадка с каким-то желтеющим растением. Рядом сидит мужчина, он спит, уткнув подбородок в грудь. Белые и зеленые плитки кажутся движущимися из-за оптического эффекта. Сквозь дверной проем провозят кресло на колесах. Появляется медсестра. Ма останавливает ее:

— Мадемуазель Фай?

— Нет, ее смена уже закончилась.

Ма садится обратно. В коридоре прохладно. Она рассматривает бело-зеленый узор плитки, ей кажется, что она различает образы Франсуа и Жоржа в ветвях ели — это в Савойе, куда они ездили к сестре Робера. На мальчишках разодранные бермуды, руки все в ссадинах, словно на картинах о войне; они сидят над краем помоста, солнечные лучи бьют прямо в их физиономии, и ребята лихо болтают ногами над самой бездной.

— Он жив.

Нет, этого недостаточно. Женщина молча стоит у приемного покоя, буквально поедая огромными глазами хирурга. Он говорит очень мягко, он хочет успокоить женщину: