Унтер орет: «Ауф штейн!»

Черноус оперся на руки, кое-как встал на здоровой ноге. Ему и ее сломали. Покатился с воем по земле, пока не пристрелили.

«Ауф штейн!» – визжит надо мной взбесившийся от крови и всевластия унтер.

Ползаю на карачках, не могу встать на ноги. «Вставай, браток! – кричат из строя. – Не то пристрелят».

Пытаюсь подняться, но унтер тут же валит меня очередным ударом. И оттого, что он не дает мне до конца подняться, удары приходятся не по ногам, а по туловищу, более тупые и погашенные.

Наконец фашист выплеснул весь запал злобы и выдохся. Отступил на несколько шагов.

Шатаясь и размазывая по лицу кровь рукавом гимнастерки, я поднялся на ноги.

«Это есть живучий скотина. Он будет корошо работат на великий рейх!» – засмеялся унтер.

Так закончился для меня фронтовой период жизни и начался еще более адский – лагерный.

– Да, отец, нахлебался ты страданий. На десять жизней хватит, – вздохнул Валентин.

– Мужчины, завтрак готов, – раздался напевный голос Оксаны Семёновны. – Яша, тебе принести или ты с нами сядешь?

– Давай попробую с вами, – не сразу отозвался Яков Васильевич. – Токо оденусь и лицо сполосну. Подсоби, сынок.

На большую, иссеченную топорными зарубками вверху и «бородатую» остатками корней внизу яблоневую плаху Валентин поставил первый чурбак. Выбрал самый большой топор и, мысленно испросив Божьего благословения, с потягом рубанул в середину крученого вишневого чурбака. Блестящее рубило на треть вошло в деревянную плоть, но не раскололо ее.

Валентин вновь взметнул топор вместе с чурбаком и, перевернув его, с силой ударил обухом о колоду. Чурбак покосился на лезвии топора, но не раскололся.

После второго удара он и вовсе слетел с топора.

Валентин повертел его в руках, рассматривая текстуру древесины и выбирая место возможного раскола. Снова рубанул во всю мощь своих сил. Результат был ненамного успешнее первой попытки.

– Ну, погоди, вражина! – вслух пригрозил он и стал неистово кромсать ожелезившийся чурбак со всех сторон.

Мало-помалу от неподатливого и крученого обрубка старой вишни, возможно, росшей в пору детства и юности дровосека, осталось несколько корявых и суковатых поленьев.

Давно отлученный от крестьянских забот, но выросший в станице и привычный к физическому труду, Валентин нередко скучал по деревенской работе. Порой нестерпимо хотелось поворочать лопатой пласты земли на огороде, до усталости и дрожи в руках помахать топором, покосить летом буйные травы до десяти потов. Чтобы потом с наслаждением омывать разгоряченное тело колодезной водой, черпая ее эмалированным ковшом из деревянной кадки и плеская на шею и спину, ухая и фыркая от удовольствия. Но военная служба не давала ему такой возможности. Периодические переезды из гарнизона в гарнизон к месту нового назначения не располагали к оседлости. Дачей или садовым участком он так и не смог обзавестись и вспоминал деревенские навыки только в родительском доме или на дачных участках друзей в Сибири и Подмосковье.

Однако рубка березовых дров в лесной местности России не идет ни в какое сравнение с подобным занятием в степном краю. Если в первом случае это молодеческая забава, удовольствие для мужчины, то во втором – тяжелая сеча, испытание характера и воли. Ибо чурбаки из тополя, ивы и карагача – деревьев южной полосы – намного норовистее березовых и еловых. А дубовые, яблоневые, вишневые, сливовые и абрикосовые – вообще с трудом поддаются рубке, особенно сучковатые и идущие от корней. Именно такие и копились годами в сарае стариков Серединых.

Валентин промокнул пот на лбу и щеках матерчатой перчаткой, расстегнул старенький ватник. Узловатый чурбак отнял у него немало сил. Если и дальше работать с такой затратой энергии, то надеяться на продуктивный результат не придется. Нужно менять тактику.

Порывшись в отцовском инструментальном ящике, Валентин извлек оттуда несколько зубил и кувалду.

От решительного крушения чурбаков он перешел к неторопливому их расклиниванию. Вставлял в топорную рассечку зубило, а то и два, и методично загонял их внутрь ударами кувалды. Древесина скрипела, кочевряжилась, трещала по расколам и постепенно расползалась в стороны, образуя вокруг колоды разрастающийся курган поленьев.

– Сим победиши сучью породу! – приговаривал Валентин, ударяя кувалдой в расплющенную шляпку зубила. – Главное – не распускать сопли и не отступать перед трудностями!

– Валик, ты што-то сказал? – подошла к сыну Оксана Семёновна.

– Да это я сам с собой разговариваю, мама, подзадориваю себя, – рассмеялся Валентин. – Норовистые комли попались – сплошные сучья да корневища. С наскока не одолеешь.

– Бросил бы уже возиться с ними. Вон скоко накурочил! Передохни, охолонь, с отцом погутарь. Оживел он с тобой. Навспоминал прорву. Я за всю жизнь от него такого не слыхала… Хватит воевать с чурбаками.