Ишь как им смешно, што я от боли корчусь при каждом порыве ветра, слезы из глаз горошинами выкатываются!

Дунет резко ветер, и оттопыривается губа вслед за усами, обнажая стиснутые зубы. И такая боль в душе от беспомощности, что не только залаял бы, но и завыл по-собачьи.

«Гавкай, Будённый! – сипит над ухом Ржавый. – Ты меня знаешь, я не шуткую. Будешь до вечера корчиться».

«Знаю, гад, што не шуткуешь, – думаю про себя, – но ежели я тебе хоть раз поддамся, ты меня потешной собачонкой навсегда сделаешь. А для меня лучше смерть, чем срамота. Да, терпел побои. Да, греб дерьмо барачное. Но ни вам, ни хозяевам вашим не продавался. Не дождетесь моего позора!»

Когда надоела Ржавому потеха и развязал он веревки, тут я и рухнул. Взаправду упал, лишился сознания. Видать, все силы, и духовные, и физические, потратил, штоб не особачиться.

В бараке меня сосед по нарам – донецкий шахтер Семён Дубина спрашивает: «Яша, што они с тобой делали?»

А у меня верхняя губа онемела, язык не ворочается. Хочу сказать и не могу. Кое-как Семёну объяснил, што мне срочно надо сбрить усы, иначе доконают Ржавый с подельниками.

Семён позвал вечером несколько земляков. Сбрили они мои буденновские усы. Помороковали, как дальше быть. Сошлись на том, што больше нельзя мне в бараке ошиваться, охранники не отстанут, пока не прикончат. Лучше уж со своими хлопцами в шахту идти.

Яков Васильевич с грустной улыбкой подытожил рассказ:

– Так завершился период моей барачной войны с фашистами и начался шахтерский. Но об этом в другой раз поговорим. Не вышел бы весь пар в свисток!

– Узнаю бухгалтерскую жилку, – пошутил Валентин. – Будем экономить слова.

– Нет, сынок. Будем беречь силы. Они через слова тоже уходят. Бог даст, еще докончу рассказ.

Подарки судьбы, как и подарки природы, случаются не каждый день. Очередное утро за окнами домика Серединых рождалось долго и мучительно. Рассвет с трудом просачивался сквозь плотную мешковину серых туч. И все вокруг летницы поблекло, потеряло вчерашнюю контрастность и яркость, потонуло в мутной пелене сизого тумана.

– Наволочь нынче, – посетовала Оксана Семёновна, растапливая печь. – Тяга никудышная, никак огонь не разгорится.

– Должно быть, к дождю? С вечера стало ноги крутить, а под утро так совсем невмоготу, – отозвался Яков Васильевич, старательно растирая немеющие икры ног.

– Давай помогу, – предложил Валентин, встав со скрипучей старенькой раскладушки.

– С грехом пополам, но сам управляюсь, – ответил отец.

Он полусидел на постели, согнув ноги, и шаркал узловатыми худыми пальцами по байковым кальсонам ниже колен.

– Ты с нашатырным спиртом разотри, сынок, – посоветовала Оксана Семёновна.

– Хорошо, мам.

Валентин снял с ног отца вязаные шерстяные носки, сдвинул вверх мягкие колошины кальсон и принялся за дело с ухваткой бывалого массажиста.

– Ты не дюже усердствуй! – взмолился Яков Васильевич. – Растрясешь до смерти.

– Не переживай! Лишнее в отхожее ведро вытрясем, остальное заставим работать в нужном режиме.

– Ты заставишь! – без укора проговорил отец.

– Заставлю, заставлю. Будешь бегать. Еще как будешь! Давай другую ногу. Печет?

– Вроде теплей стало. Зараз встану. Расхожусь постепенно.

– Жаль, день сегодня не для уличных прогулок. Не то что вчера. Сырой, мрачный.

– Как в шахте, – неожиданно дополнил характеристику дню Яков Васильевич.

– Вот-вот, – подхватил Валентин, – как раз для воспоминаний о твоей шахтерской эпопее.

Он скатал в рулон свою постель и положил на материнскую кровать. Убрал раскладушку с прохода, освобождая пространство для прогулки отца.

Яков Васильевич надел вельветовые штаны, заправил их в карпетки – шерстяные носки домашней вязки. Немного погодя достал из платяного шкафа зеленый военный китель со стоячим воротником и накладными карманами на груди – популярный наряд станичников старшего поколения. Надел его, застегнув на все пуговицы и крючки. Вместо валенок обулся в просторные кожаные чирики – самодельные домашние туфли-галоши. И в этом традиционном для станичника одеянии еще больше отдалился от образа недужного старца. Как показалось сыну, отец даже меньше сутулился, чем прежде.

– Мам, погляди-ка на батю, – позвал Валентин. – Чем ни гулебный атаман?!

– Ну, только до парикмахерши дойтить, штоб трошки прическу приаккуратила, и можно – в клуб на сходку казачью! – рассмеялась Оксана Семёновна.

– Што вы, ей-богу? – смутился старик. Но, проходя возле зеркала, взглянул на свое отражение и пригладил на левую сторону поредевший чуб. – Картуза нету. Надо справить. В Ростове шьют. Молодняк в станице весь прибран, а до стариков не дошли.

– Может, тебе и шаровары с лампасами справить, атаман? – со смешком в голосе поинтересовалась Оксана Семёновна.

– Так не помешало бы. У сына наверняка есть?

– Есть, – подтвердил Валентин. – Прости, отец, не пришло в голову для тебя заказать. У нас в ателье при Академии бронетанковых войск свой закройщик имеется – Олег Чумаков. Отличный мастер. Восстановил все дореволюционные образцы казачьей формы. Давай мерки снимем, и тебе сошьет. Мам, где у тебя швейный метр?

– Вы што, издеваетесь? На кой ляд она ему сдалась… перед с… – Оксана Семёновна вдруг осеклась на недосказанном слове, как перед внезапной преградой, и, понизив голос, закончила фразу: – Перед станичниками срамитса?