Если же она решала поэкспериментировать с новыми рецептами или вкусами, то начинала волноваться, нервничать, лицо ее краснело. Но тут на помощь приходил папа и быстренько все «исправлял», а потом бежал в аптеку, покупал ей рецептурные лекарства, которые она обычно принимала перед сном, потому что «дико болела голова». Однажды она решила приготовить греческий пирог с фетой и шпинатом, так после этого целую неделю пролежала в постели.

Отец же воспринимал готовку как отдых от работы, хотя все равно выглядел не слишком отдохнувшим. Ведь ставки слишком высоки. Нужно было удовлетворить вкусовые рецепторы других людей, при этом все необходимое обязательно должно было быть в кладовой, холодильнике и в шкафчике со специями, причем обязательно свежее и непросроченное.

Кухня напоминала скорее поле боя, чем место для отдыха. «Не трать попусту, нужды не будет», — повторял он свою любимую поговорку. «Если я не хочу это есть, внутри меня оно растратится так же попусту», — отвечала я ему. Он считал такое отношение к еде огромной привилегией, так оно и было. Хотя мое несъеденное картофельное пюре не имело никакого отношения к тому, что в мире есть люди, умирающие от голода и жажды, и есть другие, отказывающиеся распределять ресурсы с любовью и вниманием ко всем живущим на земле.

Короче. Каждое утро папа поджаривал мне рогалик с черникой и упаковывал в коробочку остатки пасты с соусом песто и какой-нибудь фруктовый салат, чтобы я съела это во время ланча. Он считал себя королем остатков, планировал все наши трапезы и то, что можно будет сделать с остатками. Ни один кусочек никуда у него не пропадал. А когда я решила готовить себе завтраки и упаковывать ланчи, он все равно пытался мне помочь. Вставал спозаранку, сидел на кухне с газетой, пил чай, пока я готовила еду. Спрашивал, что купить для меня на рынке, чем я планирую сегодня заняться и как спала, пытался обнять меня на прощание. А потом совершенно забывал купить то, что я просила, твердил, что не смог унести такую тяжесть, и мне стоило бы это добавить в список покупок, а не просто сказать, и вообще, он больше не будет покупать мне вишни, в последний раз они пролежали в холодильнике у стенки, пока не испортились, как я должна была помнить.

Я же отжигала в школе своими ланчами типа сэндвича с арахисовым маслом и бананом, на что мои друзья говорили: «Блин, пусть лучше папа тебе готовит ланчи, а то у тебя жуть какая-то получается! Это же так мило с его стороны! Вот бы мне мой собирал ланчи! А то он даже не заглядывает на кухню!»

Мой же папа буквально жил на кухне. Кухня нас объединяла. Я буду всегда помнить о том, что он не любит растительный сыр и кориандр и что кинза «перебивает вкус любого блюда». А мою гималайскую соль, которую я насыпаю на поджаренный с маслом хлеб, он бы счел дико вредной и не стал бы даже пробовать. Беспорядок на кухонном столе ему тоже бы не понравился. Оставленные на ночь грязные тарелки приводили его в бешенство, но он всегда добирался до них раньше меня, а потом жаловался маме.

Зато ей бы очень понравились мои сэндвичи. Хотя она никогда их не готовила для себя. И даже если бы я сама каждый день их готовила для нее, она бы их не ела, потому что всегда предпочитала папины, причем из тех продуктов, которые выбирал именно он.

— Я по-быстрому схожу за кориандром и вернусь.

— А я пойду в библиотеку?

— Хорошо.

— Мне было интересно, что там за окном. Я в него только свое отражение видел, а там… бассейн. Точно, бассейн. И алтарь тоже видно. Блестит.

— Да, его видно почти отовсюду, и именно поэтому он там. На энергетическом меридиане.

— Снова гремит.

— Угу.

— А Свинтус при этом такой спокойный.

— Да, он всегда спокоен в грозу.

— Интересно, сколько времени?

— Ага.

— У тебя так много всяких трав.

— Да, много. А еще есть огород и фруктовый сад. Хватает дел, особенно в жару. Сейчас там все закрыто специальными экранами, и салат еще не вырос. Латук вообще летом почти не растет, поэтому пока я покупаю в супермаркете айсберг. Прости.

— А помидоры свои?

— Да. И еще, наверно, буду делать свой сыр. Сейчас как раз думаю об этом.

— Ясно.

— А садом ты сама занимаешься?

— Сама, конечно.

— Понюхай.

— Да, приятно пахнет.

— Удивительно, как точно они знают, как следует расти. Просто тянутся к жизни, и неважно, сколько камней и всяких неприятностей у них встает на пути. Ничто их не останавливает. Они просто отдают себя этому миру. Это ведь так легко на самом деле.

— Соглашусь.

— Хорошо.

— Хочешь, я закрою дверь?

— Нет, не нужно, пусть будет открытой.

— Можно кое в чем признаться тебе?

— Конечно.

— Мне кажется, это очень печальное место. Можно ведь так сказать? Я пока не видел весь дом, все комнаты и все, что тут есть, но мне почему-то так кажется. И ты здесь делаешь столько всего прекрасного. Просто…

— А если бы я тебе не рассказала, что случилось с моей семьей, тебе тоже так казалось бы?

— Не знаю.

— Хм.