Его тщательно продуманный выбор одежды на самом деле не отличается выразительностью — очень уж он символичен, предопределен и скучен. Ковбойская шляпа, ковбойские сапоги с каблуками, коронки на зубах, татуха, скейтборд, какой-то дурацкий халат, темные очки, яркая шелковая рубашка, кожаные брюки, винтажная бейсболка, кристалл кварца, прядь обесцвеченных волос — все это, чтобы добиться определенного результата, но этот высокомерный тип не понимает, что не может контролировать то, как его воспринимают другие.

Черт. Должно быть, действительно какие-то огромные звезды столкнулись лбами в этот момент, когда поддержка другого стала так необходима и важна. Почему это превратилось в то, ради чего люди готовы бросить даже своих друзей и отправиться в погоню? Получается, что потребность в оценке и признании для нас так же естественна, как дыхание.

Не пожалеть ли мне его? В смысле, о, бедный мальчик, ты просто не знал, как со мной нужно обращаться? Ну, наверное. Но я не могу всегда брать на себя ответственность за ограниченность других людей только потому, что они слишком ленивы или напуганы. Важно же, чтобы они сами себе дарили любовь, в которой нуждаются. В том плане, что у меня есть эта гребаная любовь, на какую мне стоит перенаправить внимание.

Во всяком случае, я хотя бы перестала так часто улыбаться, как раньше. А то лыбилась, точно идиотка, если ввязывалась в какое-то социальное взаимодействие, и ощущала себя неловко. Но потом я прочитала, что улыбка, когда мы боимся, или нам неудобно, или мы чего-то не хотим, является основным признаком подчинения. На каком-то первобытном уровне люди считывают по ней нашу уязвимость и могут легко манипулировать нами — просто потому, что мы слишком много улыбаемся.

Так что, если я вдруг улыбнулась бы ему от страха, он бы посчитал, что «выигрывает» и получает от меня все, что хочет. Но тогда я бы ввела его в заблуждение.

Я чувствую себя так, будто попала в ловушку своего лица.

Мое тело вознесло меня вверх по лестнице, я едва заметила, как это произошло. И вот я на балконе, где толпятся хмурые люди, сжимая в руках кто пиво, кто сигареты. Вечеринка немного утомила меня. Я вспоминаю о Свинтусе и о сэндвиче, который собираюсь приготовить и съесть, когда вернусь, и задаюсь вопросом: что вообще я тут делаю. Наверняка мне хотелось почувствовать себя частью чего-то большого и пообщаться с другими людьми — собственно, технически я этим сейчас и занимаюсь. Уверена, опыт одиночества в толпе есть у каждого, он общий для всех. Этот парень на кухне напомнил мне одного придурка, с которым я встречалась и который заласкивал меня до крови. Я то и дело просила его быть помягче, помягче, помягче, но он отвечал, что и так все делает мягко. На что я только смеялась и говорила: «Ой, прости, это же твоя вагина?» Конечно, он не отвечал. Хотя, если бы и отвечал, уверена, реакция была бы одна.

Моя.

Потому что, несмотря на мой более чем двадцатилетний интимный, телесный, вагинальный опыт, процесс приобретения которого, кстати, мне всегда очень нравился, и я всегда с радостью делилась его подробностями, большинство мужчин, которые взаимодействовали с моим телом и / или моей вагиной, ничего не хотели знать о нем. Особенно когда премудрость, которой я делилась в какой-то конкретный момент, сводилась к слову «нет» на то, что и как они со мной делали.

Мужчины, с которыми я встречалась, похоже, мечтают знать все о женщинах и их вагинах. Но при этом совершенно не желают узнавать, как и что именно нравится конкретной женщине и ее вагине. Более того, они совершенно не могут смириться с тем, что каждой вагине и каждой женщине нравится что-то свое. Нет двух одинаковых людей, одинаковых тел и одинаковых вагин.

В нашем мире существует великое множество гор и рек, цветов и вулканов, океанов и трав, снегов и ветров, молний и дождей, громов и солнц, облаков и закатов с восходами, и ничто не повторяется. Ничто.

Главное — пресечь желание поместить то, что невозможно понять, в клетку и заставить танцевать на потребу публики.

Я так устала быть женщиной, что мне кажется, будто никогда не смогу кончить так, как от меня требуют. Мне просто хочется снять свое тело, повесить его на крючок и глотнуть побольше воздуха, потому что каждое поглаживание, шепот, просьба, тычок, похлопывание, улыбка, сжатие, работа языком, поцелуи и вздохи ощущаются как борьба за территорию.

Я ужасно давно не занималась любовью по-настоящему с кем-то еще, кроме себя, и теперь беспокоюсь, что близость и нежность постепенно превращаются в недостижимые идеалы, а не накапливают пережитый опыт. Ведь выживание на этой планете больше похоже на сопротивление насилию и эксплуатации, чем на развитие полноправных отношений с самим собой и с другими.

Мы давно потеряли понимание, как выглядит, ощущается и звучит истинное согласие, а все потому, что нас переполняют идеи и сведения о том, что нельзя соглашаться на получение чего-либо сразу. А все наши видения и фантазии о жизни, сексуальном опыте, карьере и теле настолько глубоко пустили корни в образах и посланиях миру, что с самого начала мы отказываем им в существовании. Однако они не просто появились, но и стали влиять на окружающих людей, ближних и дальних, и мы не можем остановиться и потратить время на то, чтобы подумать, кто мы такие, куда идем или чего хотим, или как сказать «нет» тому, чего не хотим.

Общество ждет, что мы отвлечемся или отключимся. А изучение внутреннего мира или того, который мы создаем с тем, кого, как говорится, любим, — это не совсем то, что годится в качестве строчки в резюме, или фотографии, или чего-то, что произведет впечатление на друзей или будет полезным для выхода на следующий уровень. Мы не можем воткнуть это в себя, как пирсинг, натянуть вместе с джинсами или обсосать за завтраком, обедом и ужином, точно сплетню, чтобы убедиться, что наконец-то избавлены от побоища.