Как-то я даже пыталась оценить это и проникнуться такой музыкой. Но мой тогдашний парень отказывался ставить ее в моем присутствии, потому что чувствовал себя «странновато», хотя всегда громко восхищался ею. Конечно, для меня личное пространство свято, так что я и не пыталась вторгаться к нему, когда он находился наедине со своей музыкой, просто мне хотелось понять, сможет ли она привлечь меня, но он заметил, что чувствует себя «некомфортно».

Его собственничество в этом случае говорило о том, что он не хочет делиться своими мыслями и чувствами не только со мной, но и вообще с кем-либо. Он хотел остаться в комнате наедине с голосами людей, которых он не знал и которым на самом деле было наплевать на него.

Я прошла несколько кварталов пешком, прежде чем обнаружила серый дом с террасой, от которого исходили довольно плотные вибрации. Огромный, жутковатый, ветхий, похожий на замок семейки Адамс из Кладбищенского переулка. Его украшали сотни волшебных огоньков, похожих на светящуюся паутину, голубых, желтых, зеленых и красных. Серебряная мишура обвивала стволы деревьев и покрывала кусты и живую изгородь. Разные красные безделушки свисали с белого покосившегося заборчика. И надо всем этим как будто витал дух черной магии. Так всегда происходит на лучших вечеринках. Это похоже на гомеопатию — мы глотаем малую толику яда, чтобы исцелить хворь и стать сильнее. Обычно я именно этим оправдываю свои походы на вечеринки, потому что, если бы не это, зачем вообще ходить на них.

Лучшая вечеринка, на которой я когда-либо присутствовала, проходила в более современном особняке, и собрала ее семья, которая вскоре должна была переехать. Отец девушки, затеявшей все, был издателем, а его вторая жена была просто второй женой. Они собирались перебраться в лофт в центр Нью-Йорка. Отец-издатель носил очки в толстой оправе, седые волосы торчали из-под ворота свитера. Его вторая жена, одетая в дизайнерский бархатный спортивный костюм, держа в руках бокал с холодным совиньоном, все время улыбалась, что бы ни происходило вокруг и о чем бы ни говорили люди.

В их доме были стеклянные двери, полированные мраморные полы и предусмотрительно закрытая полиэтиленом мебель — вечеринка в духе «заброшек» оказалась еще той, вообще все тогда было неполиткорректным. До сих пор в моей памяти всплывают фрагменты псевдоинтеллектуальных разговоров в ванной, поцелуи с зеркалами и цветы, падающие из кармана пиджака.

Незадолго до рассвета парень, который называл себя моделью, будто бы убеждая других не пренебрегать его красотой, нашел ей самое лучшее применение. У него были карамельного цвета волосы, кожа и глаза, он много говорил при помощи рук и в конце концов начал целовать мой клитор на ступеньках бассейна. Он забыл о том, что надо дышать, как забыл и о том, что нам необходимо познакомиться. Его это совершенно не волновало.

Мы пришли ко мне домой, потрахались, а после восхода, но еще до того, как я приготовила на завтрак омлет с тофу, расстались, чтобы больше никогда не увидеться.

Наверняка французская аристократия наряжалась как бездомные и закатывала эпические балы. Хотя если бы вы спросили об этом кого-нибудь на «заброшке», сомневаюсь, что они знали бы об этом. Ведь большинство приглашенных было из очень привилегированных слоев, а такие люди обычно не стремятся узнать о чем-то и докопаться до сути.

Привилегированность обычно возникает в результате завоеваний и кражи, создания подделок и зарабатывания на их продаже, а потом это же самое — завоевание, воровство, создание подделок, продажа и заработок — выходит на новый уровень.

Австралия — одна из самых привилегированных стран мира. Здесь подают национальные символы к чаю, убивают коал, продвигаясь вглубь, сносят здания, внесенные в список культурного наследия, и на их месте возводят многоэтажные жилые комплексы, разрушают Большой Барьерный риф ради строительства угольных шахт; здесь пособие по безработице осталось на уровне двадцатипятилетней давности, мы завозим сюда туристов и позволяем им вытаптывать национальный парк Улуру — Ката-Тьюта, но не предоставляем убежища беженцам.

Для нас нет ничего святого, кроме денег и того, что мы белые. Нам плевать на то, что у нас есть. Мы безответственно используем наши так называемые привилегии, поэтому и выглядим не очень-то и привилегированными.

Мне всегда страшно при встречах с аборигенами. Я не знаю, как навести мосты между мной и ими. Увидев их, я сразу ощущаю свою неуместность и нелепость. Это так абсурдно — мое пребывание здесь. На самом деле я должна бродить где-нибудь в Северном полушарии, плести венки из ромашек и доить коров.

Все, что я могу предложить австралийской земле, — только перестук моих шпилек по тротуару, когда приближаюсь к этому жутковатому дому. И каким зловещим ритмом наполняет воздух этот звук. Наверное, стоило бы сказать спасибо какому-нибудь толстому мужику средних лет, вроде Альфреда Хичкока или Педро Альмадовара, за то, что он сделал синонимом тайны и женской силы нечто столь разрушительное, как шпильки.

О, боже. Мое сердце всегда начинает бешено колотиться, когда я приближаюсь к тому, что скоро все узнают о моем существовании. Сегодня меня защищают доспехи, сияющие изумрудами, гранатом, жемчугом, хризолитом и лазуритом. А во время месячных к ним добавляется еще и лунный камень.