Боб улыбнулся мне с другой стороны костра, как будто мы двое знали какую-то тайную шутку. И громко сказал, так, чтобы все слышали:

— Кандейс, не прочтешь сегодня молитву перед едой?

Я посмотрела на него. Выражение его лица не изменилось.

Я склонила голову и стала произносить слова молитвы.

Меня принесло в город волной, которую подняли другие. Большинство моих друзей из колледжа собирались в Нью-Йорк, если уже не жили там. Казалось, это единственное место, куда вообще стоит переезжать. А приехав, мы делали ровно то, что хотели (или думали, что хотели) делать. Безработные, слегка поддатые, мы сидели в уличных кафе, напялив модные очки, кувшинами пили дорогущий лимонад и до вечера вели нескончаемые беседы, а людской прилив вокруг то усиливался, то ослабевал. Другим людям было куда идти, нам — нет. Стояло лето две тысячи шестого года, и переезд как таковой казался мне незначительным эпизодом в величественной цепи событий. Как то: моя мама умерла, я закончила колледж, я переехала в Нью-Йорк.

Мой бойфренд из колледжа вступил в Корпус мира. Когда он не копал колодцы или не занимался оптимизацией севооборота в богом забытых деревнях Южной Америки, то в батистовой рубашке изучал постколониальную теорию под сенью туземных пальм. Несмотря на ужасное качество связи, мы регулярно занимались сексом по телефону: не столько ради секса, сколько потому, что это было модно (Ты лиса. Я курица. Курятник. Вперед). Он порвал со мной по электронной почте, когда закончилось время на телефонной карте.

В то первое лето в Нью-Йорке я в основном бродила в маминых платьях из восьмидесятых по Нижнему Манхэттену, надеясь склеить кого-нибудь, кого угодно. Платья легко надевались утром. Легко снимались ночью. Свободные, прохладные, из хлопкового трикотажа, разрисованного цветами и африканскими узорами. Когда я их носила, я обязательно кого-нибудь клеила, хотя никаких серьезных отношений из этого не получалось — но я и не хотела никаких серьезных отношений; во всяком случае, так я говорила самой себе и всем остальным. Так что я валялась по утрам в их постелях, пока они одевались, и пыталась угадать, чем они зарабатывают на жизнь. Куда они собираются.

Этому я однажды утром завязывала галстук. Он хотел виндзорский узел. Он выдал мне пошаговую инструкцию, которой я честно пыталась следовать, но на пятом или шестом шаге неизменно сбивалась.

— Обычно это делала моя жена, — сказал он извиняющимся тоном. — То есть моя бывшая жена, — поправился он.

После развода он переехал из Уэстчестера в Вильямсбург, в одну из этих серых гладких высоток, из окон которых можно было видеть Ист-Ривер и хваленые силуэты Манхэттена.

— По какому случаю особый узел? — спросила я.

— Я снова женюсь, — ответил он и засмеялся, когда я посмотрела на него. — Шутка. На самом деле я буду выступать по телевизору.

— Поздравляю, — сказала я, стараясь делать вид, что меня это не слишком впечатлило. — Но у них же должны быть гримеры, чтобы помогать с такими вещами.

— Это местный кабельный канал. — Он терпеливо улыбнулся. — Я позвоню тебе вечером.

Потом я видела эту передачу. Какие-то политические дебаты. Они обсуждали проблему безработицы среди выпускников колледжей. Сначала я не узнала его в лицо из-за очков, но потом опознала галстук, который помогала ему выбирать, и узел на галстуке, который мне удалось завязать только с третьего раза. Из телевизора я узнала, что зовут его Стивен Райтман и что он экономист и автор книги «Ты мне не начальник: оценка труда и рабочая этика в среде американских миллениалов».

Стивен глядел прямо в камеру, а за ним виднелись силуэты небоскребов Нью-Йорка. Он важно рассуждал:

— У поколения миллениалов иные ценности, нежели у остальных американцев. Эти ребята, которые только что окончили колледж, не хотят работать, они надеются на трастовые фонды.

Тут встрял ведущий:

— Стивен, но ведь недавние исследования показывают, что миллениалы — самое образованное поколение американцев. Что вы на это скажете? Не означает ли это, что новому поколению скорее подходят более передовые профессии?

Стивен кивнул.

— Как я пишу в своей книге, дело не в образовании, а в мотивации. Это вопрос менталитета. Что это означает для Соединенных Штатов как ведущей экономической силы? Вот что должно нас беспокоить.

В тот день он мне не позвонил. Только через неделю он вызвал меня к себе в квартиру. Мы лежали в постели, раздетые. Он хотел полизать мне. За окнами разгорался закат, окрашивая все в розовый и лавандовый цвета. Обстановка была слишком серьезной.

Он положил меня на спину и стал спускаться все ниже и ниже, целуя мои груди, ребра, живот. Его щетина неприятно щекоталась. Подо мной кокетливо скрипели пружины матраса. До этого я разрешала лизать себе только одному человеку — моему бойфренду в колледже и только потому, что у нас была, типа, любовь.

— Эй, — я дотронулась до его головы, до полуседых волос. — Не надо так делать. — Он сделал вид, что не слышит, и я попробовала еще раз. — У нас, наверное, должно быть стоп-слово.

— Наше стоп-слово — да, — сказал он с раздражением.

Я лежала на спине, уставившись в потолок, и пыталась расслабиться. Представляла себя на занятиях по йоге, как будто делаю шавасану. Но ничего не получалось. Я не могла вот так просто лежать.

— У меня месячные, — соврала я.