— Ну и что. Меня это не волнует.

— Да ну? Но они уже четвертый день. Думаю, засохшая кровь на вкус как ржавчина.

— Ладно, — он поднял на меня взгляд и улыбнулся. — Я не буду.

— Как будто лижешь ржавую колючую проволоку, — добавила я.

— Не обязательно было это говорить, — он перестал улыбаться.

— Неужели я не могу сказать то, что хочу?

В конце концов мы стали трахаться, а перед этим — занимались любовью. Заниматься любовью — это значит «в миссионерской позиции». Он обхватил меня, почти нежно и как-то тоскливо, а я закрыла глаза, чтобы не видеть его смущенного взгляда, одновременно отеческого и похотливого. Я не собиралась становиться частью глубокомысленного повествования для разведенных мужчин, которое он, очевидно, сочинял. Обязательно совершите половой акт с недостойной молодой женщиной, или как-то так. Если он искал смысла, так я бы сразу ему сказала, что никакого смысла тут нет. Я бы ему сказала, что все время этим занимаюсь. И если бы он оставил деньги на такси, я бы их не взяла. Я ничего не хотела. Я ни в чем не нуждалась.

— Перевернись, — сказал он.

Я перевернулась.

Утром он оставил мне сто долларов, и я купила на них продуктов.

Я не стала брать такси, а пошла домой пешком через Вильямсбургский мост. На середине моста я поняла, что надела платье — мамино платье — задом наперед, поэтому сняла его и переодела прямо на глазах сотен водителей. Мои соски сразу же затвердели на холодном ветру.

Когда я наконец добралась до дома, моя соседка Джейн смотрела телевизор и ела йогурт.

— Тебе посылка, — сказала она, указывая на большую коробку рядом с диваном.

— Когда ее принесли?

— Я обнаружила ее вчера вечером, когда вернулась.

В коробке оказалась мешанина из вещей, принадлежавших моей матери. Я почувствовала ее запах, запах мыла Caress и лечебного лосьона Clinique. В основном вещи нашей семьи хранились на складе, но — скорее всего, из-за какой-то бюрократической путаницы — хоспис отправил оставшиеся мамины «пожитки» мне, а не в фирму, которая управляла недвижимостью родителей. А фирма переслала бы эту последнюю коробку на склад, где хранилось семейное имущество — от моих детских вещей до отцовского собрания китайской литературы.

Джейн опустилась рядом со мной на колени и стала смотреть. Я медленно разворачивала свертки. Мамины вещи, разложенные на потертом деревянном полу, совершенно потеряли вид. Тут была одежда и украшения; портреты предков, которых я не могла узнать; серебряный кофейник с длинным изогнутым носиком из сервиза, которым мы никогда не пользовались; кухонные принадлежности, давно пришедшие в негодность: медная шумовка для масла, обломки бамбуковой пароварки, маленькие баночки с бадьяном и другими травами; тяжелый секач, завернутый в ворох бумажных салфеток, погнутый и зазубренный. В хосписе не было кухни, да и мама была не в той форме, чтобы готовить, но именно эти вещи она взяла с собой.

На дне одной из коробок лежал пластиковый пакетик с чем-то похожим на кусочки золотистой смолы. Я открыла его. Продолговатые треугольнички отливали золотом. Может быть, это сушеные моллюски, морские ушки, которые можно встретить в азиатских магазинах?

— Как думаешь, что это такое? — спросила я.

Джейн поднесла пакетик к свету. Вынула один кусочек, понюхала.

— Это акула! Акульи плавники! — заявила она и понюхала еще раз, будто хотела точно убедиться. — Для супа из акульих плавников, — добавила она и передала мне плавник.

— Да откуда ты знаешь? — спросила я, поднося к носу сухой ошметок. Он был затхлым, но слегка отдавал запахом океанской соли.

— Давай приготовим суп из акульих плавников! — восторженно заверещала Джейн, пропустив мой вопрос мимо ушей. — В ресторанах его теперь не подают, типа из-за прав животных. Я читала, что у акул отрезают плавники, а их самих выбрасывают обратно в воду.

— И что тогда случается с акулами? — спросила я и снова понюхала плавник.

— Они умирают, конечно. Медленной, мучительной смертью. Потому этот суп и запретили. Но! Именно поэтому мы ни в коем случае не должны их выбрасывать.

— Да, но суп из акульих плавников — это так старомодно. Это же еда для торжественных банкетов, — возразила я, пытаясь вспомнить, готовила ли мама когда-нибудь такой суп. Почти наверняка нет. Может быть, она хранила плавники для какого-то совсем особенного случая?

Джейн улыбнулась.

— Ну так устроим старомодную вечеринку. Да! — ее прямо-таки распирал восторг от собственной идеи. — Упадническую вечеринку в стиле восьмидесятых. Коктейльные платья в облипку, золотые украшения. Суп из акульих плавников будет гвоздем программы. Три блюда. На закуску — что-нибудь совсем из прошлого, типа слоек с лососем…

Мы с Джейн — неорганизованные, вечно одержимые грандиозными, несбыточными идеями — никогда не могли ничего спланировать, поэтому вечеринка состоялась только через пару недель. Тем временем мои товарищи по колледжу постепенно нашли себе стажировку или какую-нибудь работу начального уровня. Собрания в уличных кафе продолжались до тех пор, пока нас не стало слишком мало, чтобы поддерживать атмосферу праздника. Когда наступал час пик и люди вокруг нас снова заполоняли улицы, мы брались за стаканы, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Кто-то вставал — ему завтра с утра надо сплавляться по Гованусу. Еще кто-то убегал на мастер-класс по изготовлению оберегов. Никто ни о чем не спрашивал.