И тут вся интеллигенция, выдавленная с возвышения, шлепнулась об этот зловещий ураган, закружилась, разорванная на куски, оттасканная, в круговороте, печатаясь в руки, в одежду, в воздух. Словно морская волна, окончательно накрывающая утопающих, почти ухватившихся за спасение, заключенных раздавила людская масса и разбросала их волосы и пальцы по дощатому паркету, деревянным столбам и кирпичной стене. В несколько мгновений вся площадь была окрашена в кровавые брызги, в интеллигенцию.

Йан спокойно прошептал:

– Праздник кончился, добрые люди.

Над эшафотом, вся в красных пятнах, красовалась надпись:

«восторжествует справедливость!»

Вдалеке от города торопится, гоняет в нетерпении лошадей – Человек. Путь его лежит уже недалеко; видно – давно он в дороге и цель его близка… Куда он спешит?

Уже ночь. Он скачет. В дрожании скорости ему чудится, как трясутся огоньки в дали, как их тихий, безмолвный свет волнуется, шумит… Город словно пытается что-то сказать. О чем он говорит?

Шум отчетливый, явственный; странник почти у городских ворот… Кого же зовет эта громада? Почему ждет, надеется и тихо отчаивается?.. …Он наполовину известен… Он, волнующий, могущественный, жданный, – Кель Дельвинг… Но имя конечно ни о чем не говорит.

Он – тот самый предок.

Но это неважно…

Как же его узнать? Это невозможно.

Никто не знает его сполна.

Никто не может понять его.

Но он – то, что все мы, – не то чтобы знаем, – но – чувствуем, смутно догадываемся, постигаем… О добродетели.

Он и есть сама добродетель.

Взгляд его, когда он, въехавши в город, впервые бросил его в знакомую картину, остановился на плакате. «Справедливость восторжествует» висело, чуть колеблясь, на здании. «Что-то не так…» Он обошел, дошел до крыльца.

Это был трактир.

Внутри, в наполненном желтоватым светом солнца помещении, летала только пыль и не было посетителей.

Попросив выпить, он заговорил с трактирщиком:

– А что, братец, жизнь как? Что-то посетителей у тебя…

– Жизнь – никак. Посетители – не остались.

– То есть, как это?

– А вот так, будто бы не знаете.

Он промолчал. Вновь в душе шевельнулась непонятная тоска, но все еще без отчета.

Вдруг встрепенулся, как бы все поняв:

– А я, братец, только вернулся; но: да, все знаю. Потому и вернулся.

– Помочь, что-ли?

– А как тут поможешь? Впрочем, король у нас все еще есть, просто другой, новый.

– А к черту их, королей этих…

– Как? Как это к черту?.. – удивленно спросил посетитель. Затем, повысив голос и цепляя случайно рукоятку меча, серьезно проговорил:

– Вы хоть понимаете с кем разговаривайте, сударь? Я, я… – если вам вдруг неизвестно, – я – Кель Дельвинг. И… попрошу вас, уважаемый, не забываться из-за моей добро…

– А то?

– Как это: а то?… А то…

– Да… Пусть его, а то! До меня и без вас очередь дойдет, уважаемый.

Последнее слово тяжко звякнуло в ушах; чья-то голова полетела по облеванному спиртными полу. Конечно, это был только сон «уважаемого».

Он встрепенулся; кругом была все та же мгла, впереди все также горели огоньки, а «желтоватого света солнца», как и помещения, не было.

Проснувшись, он увидел, что уже совсем недалеко.

Не умаляя скорости, проскакав заставу, он обошел несколько плакатов и, задумчивым взглядом впиваясь в улицы, прямой дорогой правил к дому своей возлюбленной. Его приняли, несмотря на позднее время. Потому – ждали.

Спустя около семи минут, в роскошной гостиной, освещение которой было столь ярко, что в ней забывалось время суток, проистек разговор следующего содержания:

– Неужели я слышу Келя Дельвинга? Право, мир удивителен… Удивительно непостоянен.

На приличном расстоянии, на другом конце длинного стола, она сидела с прямой и ровной осанкой, совершенно непринужденно.

Он едва ли смотрел на нее.

– Так и есть. И я ведь смотрю на все мне до боли знакомое… Мне до сих пор оно так… Однако здесь что-то не то, будто подделка какая-то, нереальность…

– Я не понимаю тебя, ты уж прости.

– Конечно, – и, помолчав, – Все точно так, как и было, только другое… понимаешь? Да и в трактире мне, знаешь ли, нынче говорят: к черту королей…