После промывания осклизлых, потерявших форму макарон, Елена предложила отцу пожарить их на сковородке, чтобы это месиво хоть как-то можно было есть.

– Да чего так морочиться, масло кинуть сливочное, перемешать и все! – уже в который раз удивился предложению дочери отец, – чего мудрить-то? У нас в столовке всегда так делают. Придумала же, жарить макароны!

Но Елена умела быть убедительной, и отец быстро уступил. Несмотря на её тревоги, блюдо вышло на славу. Макароны, поджаренные на сливочном масле, пусть и бесформенные, но покрытые сверху золотистой румяной корочкой, с аппетитом съели проголодавшиеся члены семейства. Даже Иришка, обычно не жаловавшая это блюдо, слопала двойную порцию, хоть и недовольно морщила при этом носик. А сама Елена, как заправский кулинар, была награждена дружной похвалой родителей за удавшийся ужин.

– Подумаешь! – проходя мимо старшей сестры, прошипела Иришка, – Тоже мне, подвиг, лапшу сварить, Алёшик-выпендрёжик.

– Шагай-шагай, дурындалетка! – начала было Елена, но едва открыв рот, подумала, «зачем же так сурово?» И сказала миролюбиво:

– Рада, что тебе было вкусно, Иришка!

Иришка так и застыла в дверях, затем медленно повернулась к сестре и уже менее непреклонно и даже слегка растеряно бросила:

– Ну, точно больная.

Родители сделали вид, что не заметили Иришкину резкость. Впрочем, как обычно.

В эту ночь Елена никак не могла заснуть. Мысль о том, в каком времени она проснется утром, не давала ей покоя. Она лежала на своем диване. Все кругом давно уже спали. Сквозь незашторенное окно в комнату задумчиво уставилась яркая луна, от чего обстановка в комнате словно плыла по призрачным жёлтым волнам. Елена смотрела в потолок, который странным образом кренился под её взглядом, то проваливаясь тёмным концом своим в чернильный омут в районе шифоньера, то всплывая белой спиной гигантского кита, когда взгляд возвращался к окну. Веки девушки периодически закрывались сами собой, и когда усилием воли Елена возвращала их в открытое состояние, всё казалось волшебным, сказочным, нереальным. «Кстати, а что вообще считать реальностью – прошлый день, который на самом деле был в будущем, или день настоящий, но по факту уже однажды прожитый? Где я буду завтра? В прошлом или в будущем?» – с этими мыслями подлые веки Елены снова рухнули, чтобы уже не подняться.

Пространство между веками оказалось вне времени и пространства, в нём не было ничего, только спокойное тепло. Да вдобавок к нему еле уловимое томление молодого тела – странное, вновь обретённое ощущение. Елена ещё попыталась о чём-то подумать, зацепиться сознанием за ускользающую явь – безуспешно. Сон уже накрывал её, глубокий и крепкий, какого у Елены не было, кажется, целую вечность.

Проснулась Елена потому, что кто-то, пройдя совсем близко, в паре сантиметров от её лица, как из лейки окатил кожу свежей прохладой потревоженного воздуха. Она открыла глаза и с трудом сфокусировала взгляд. Расплывчатая фигура у окна приобрела знакомые очертания. На миг Елене показалось, что она видит немного сутулую спину Геннадия, но нет, конечно же, это была мама, которая поливала герань на подоконнике из небольшой жестяной лейки.

– Мама-а-а, – не без удивления прохрипела Елена сонным голосом.

– А-а, разбудила тебя, да? – откликнулась мама, поворачивая к дочери улыбающееся лицо, – Ничего, пора-пора, вставай. Там отец кашу манную варит, твою любимую. Просыпайся, давай. Сегодня в ЦУМ поедем, надо обувь тебе купить сменную. Может, в детский мир по дороге заедем.

– Сегодня же воскресенье. Разве магазины работают? – на автомате выпалила Елена, потому что ей очень хотелось ещё с часок беззаботно поваляться в постели, – Выходной же!

– Школьная ярмарка! Забыла? – усмехнулась мать, – раз в году в воскресенье магазины открыты. Понятно, не все. Но эти точно работают. Вчера по телевизору в новостях местных сказали. Вставай, нечего валяться. И диван собери, не пройти тут у вас.

– Щас, – Елена потянулась с громким выдохом, – Уа-а-х.

– Не щас, а немедленно, – мама легонько шлепнула дочь по оголившейся оттопыренной попочке и направилась к выходу.

– Ну, мам! – возмущенно выкрикнула Елена, торопливо прикрывая одеялом свою пятую точку.

Мама ещё шире улыбнулась и вышла из комнаты. Елена оглянулась – Иришки уже и след простыл, только простыня свисает до пола. Что поделаешь, пришлось подниматься и заправлять диван, так как в разложенном виде он занимал слишком много места. Пройти между ним и кроватью Ирины можно было лишь боком, и то не каждому. Заправлять кровать сестры Елена не стала – пусть сама занимается, не маленькая. Впрочем, в отличие от старшей сестры, младшая могла вообще не убирать свое гнездышко. Ей все сходило с рук. Поздний ребенок, любимый родителями, избалованный и беззаботный. Поэтому в лучшем случае Иришка лишь накидывала поверх смятого одеяла покрывало, а в худшем, и вовсе не удосуживалась заправлять кровать. Отдуваться за неё приходилось Елене, но чаще уборкой постели занималась мама.

Манная каша у папы получилась выше всяких похвал. Сей факт не стал сюрпризом, именно это блюдо удавалось у отца всегда, сколько Елена себя помнила. И сейчас, уплетая дымящуюся, горячущую кашу ложку за ложкой, Елена откровенно наслаждалась завтраком, попутно пытаясь вспомнить, когда ела её в той, прошлой, взрослой жизни, последний раз. Но так и не смогла припомнить. Наверно манная каша в её жизни закончилась сразу после того, как Елена навсегда покинула родительский дом.

После завтрака Елена подошла к шифоньеру и принялась придирчиво исследовать свой гардероб. Впрочем, изучение продлилось буквально несколько секунд, потому что, и исследовать-то было особенно нечего. Одни тряпки – назвать то, что висело на плечиках вещами, язык не поворачивался. «Да-а-а, – вздохнула про себя Елена, – носить такую рухлядь нельзя. Придётся с этим что-то делать. Наверняка и с обувью дела обстоят не лучше, а скорее всего даже хуже».