– Эй, Домоген, – звонко выкрикнула она на весь класс, – ты чё там застыл в дверях? Ждёшь кого-то или памятник себе изображаешь?

Генка, не зная что сказать, оглянулся на проходящего мимо вразвалочку Запевалова, а тот остановился и ответил Ирке насмешливым своим голосом:

– Глупая, он тебя приветствует. Салютует тебе, как на параде честь отдаёт!

– Да как он салютует, когда у него руки, вон, в карманах? – не поняла Ирка.

И тут Генка одновременно зажмурился и густо покраснел по обыкновению, он уже знал, что сейчас произнесёт Запевалов. Его ужасные предчувствия полностью подтвердились. Более того, всё вышло даже хуже, чем он думал. Запевалов нацепил одну из своих улыбочек и вкрадчиво выговорил:

– А ты не туда смотришь! Он тебе внизу салютует. У него сегодня нижний салют!

И глазами показал на выпирающие из карманов Генкины кулаки. Первым прыснул Жорка Рыбин по прозвищу РыбийЖор, а потом… потом глупо захихикала Альбина. Ирка Круглова продолжала хлопать глазами, пока кто-то из девчонок не прошептал ей на ухо. Теперь ржали все. А Генка вылетел из класса и уныло поплёлся домой, прогуляв последние два урока.

Но мальчишеское горе быстротечно. Уже через неделю про Генкин конфуз все забыли, переключившись на более животрепещущие события.

В девятом классе Запевалов снова отличился в Генкиных глазах. И заслужил от него жгучую зависть. В этом году Генкина и Запеваловская парты стояли рядом, на камчатке, но через проход. Запевалов сидел с Танькой Гарькавенко, которая с прошлого года получила звание «самая красивая девушка класса». Как раз в прошлом году она пришла в Генкин класс и сразу произвела фурор. Мальчишки хором шептались, какая она симпотная, девчонки неприкрыто завидовали. На школьных вечерах Танька была нарасхват. Генка не был исключением и тоже, как и все, мечтал о Таньке, правда, издалека. Но села Танька, конечно, с Запеваловым. И кажется, впервые в жизни, Запевалов обратил на кого-то внимание. Он часто и подолгу о чём-то приглушённо беседовал с Танькой. Но как ни напрягал уши, Генка так ничто и не мог расслышать из произнесённого им. Зато из реакции Таньки на эти слова явственно следовало – она подобно остальным не устояла перед Запеваловскими чарами.

Генка один раз тоже пригласил Таньку на танец, но, обхватив её талию, настолько оробел, что даже не смог заставить себя положить полностью левую ладонь на Танькин упругий бок. Так и топтался с девочкой рядом полтанца – правая ладонь на талии, но как приклеенная, абсолютно неподвижна от страха. А левая рука прислоняется к Таньке щепотью, точнее, тремя пальцами. А самое плохое – весь танец Генка молчал, стесняясь собственного косноязычия. Молчала и Танька, только в самом конце вдруг резко спросила его:

– Я что – заразная? Ты ко мне даже прикасаться не хочешь?

Но Генка лишь краснел и сопел, не зная, что говорить в подобном случае. Разумеется, после этого он вообще старался близко к Таньке не подходить и обожал её издали. Любовался и обожал, бросая на Таньку взгляды, когда никто не видел. Равно как любовался и обожал, при этом бесконечно ревнуя, Запевалова.

И вот случилась контрольная по математике. Генка математику знал неплохо, поэтому с заданиями справился быстро, когда большая часть класса ещё усиленно корпела над тетрадями. Он начал осторожно посматривать по сторонам, чтобы чем-нибудь занять себя до конца урока. Надо ли говорить, что первым делом его взгляд скользнул по соседней парте. И тут Генка увидел такое, что у него перехватило дух. События за Запеваловской партой развивались в двух измерениях – над партой, где располагались те части тел Запевалова и Таньки Гарькавенко, которые были выше груди, и под партой, где находились их попы и ноги. Сбоку Генке хорошо было видно, что происходило в каждой из локаций. В «верхнем» измерении оба ученика прилежно решали контрольную и даже не переговаривались. Но при этом почему-то периодически синхронно вдруг откидывались на спинки своих стульев и устремляли взгляды вниз. А там, внизу… Внизу Запеваловская левая рука ловко задирала подол платья Таньки, где, положенная на коленки, была спрятана тетрадь с примерами. Запевалов и Танька некоторое время смотрели в тетрадь, а потом Танька быстро задёргивала подол обратно. Они банально списывали.

Но Генка смотрел вовсе не на тетрадь, а на Танькины ноги, которые Запеваловской рукой оголялись вплоть до белых как летнее облако под ярким солнцем трусиков, ослепительно сияющих в полутьме подпартного пространства. Подумать только – Запевалов может вот так, запросто, смотреть на эти ноги, эти трусики. Ему позволяется задирать подол так же запросто, как завязывать шнурки собственных ботинок. Это было немыслимо! Это было невыносимо! Он, Генка, не мог даже ладонь свою на Танькин бок положить, а Запевалов, вероятно, может не только видеть, но даже и гладить, щупать самые интимные части женского тела. И какого тела!

Весь остаток этого адского дня Генка просидел точно на зажжённой конфорке. При мысли о Танькиных ножках и особенно трусиках внутренний жар становился особенно палящим и жгучим. Но думать о чём-то, кроме этих ножек, трусиков и по-хозяйски расположившейся на них руке Запевалова он не мог в принципе. На следующий же день Генка пересел на самую первую парту, которая всегда пустовала, потому что никто не хотел сидеть перед носом учителей. И никакие насмешливые вопросы языкастых одноклассников, первым среди которых был Запевалов, не поколебали его мрачной решимости остаться там вплоть до конца учёбы. Лишь бы подальше от счастливой парочки.

Последним школьным воспоминанием Генки, связанным с Запеваловым, был их выпускной экзамен по физике. Физики все боялись, потому что боялись физичку. Та была жёлчной немолодой женщиной, громогласной и вечно всем недовольной. В хорошем настроении она обычно лишь ругала всех подряд, да придумывала ребятам обидные прозвища, называя это юмором. Зато в плохом – орала так, что преподаваемый ею предмет забывали даже те ученики, которые хорошо его знали. И как на грех перед экзаменом в Генкином классе в хорошем настроении её давно никто не видел.