Мирон сволочь, такое нельзя оставлять безнаказанным, но и с себя вины не снимаю. Я виноват не меньше. Простит ли меня Саша, сможет ли она быть рядом, не вспоминая весь тот кошмар, что случился с ней?

А я себя прощу?

— Самое страшное, что вот такой случай — Кам кивнул на папку в моих руках — неединичный. Эта скотина проделывала такое на регулярной основе, а потом от жертв либо откупался, либо запугивал так, что они дышать боялись.

Изучать папку я начал как только Камиль покинул палату. То, что я узнал, разбило все мои надежды на возвращение Саши. Не вернется. Сердце щемило в груди, не желая принимать правду. Хотел позвонить ей и рассказать, что это не я. Я бы никогда... Не позвонил, не смог.

Я был главным и единственным подозреваемым по делу. В материалах, как вещественные доказательства значились мои личные вещи: телефон, визитки, пиджак. К делу были приложены видеозаписи, где я танцую с Сашей, и мы вместе пьем. Видео с камер в коридоре клуба было настолько темным, что узнать кого-то невозможно, только силуэты. Камиль прав, Мирон убрал все улики, кроме тех, что указывали на меня и выглядело все так, что виноват я, но откупился, замял дело благодаря своим связям и бабкам.

Всю жизнь буду корить себя за то, что отмахнулся, поверил на слово. Можно было приехать еще раз в полицию, лично поговорить со следователем. Я даже не пытался разобраться в произошедшем, а уехал в Москву, забыл, оставив Сашу страдать.

В тот день, когда она приходила ко мне в больницу прощаться, она оставила письмо, где рассказывает, как жила после того, как вышла из больницы, и почему решилась на месть. Помню каждую букву, выучил его наизусть, потому что читаю его очень часто. Читаю и проживаю все, что выпало на ее долю снова и снова, надеясь забрать хоть часть боли себе.

Сегодня все закончится, Саша. Я поставлю точку в этой истории длиной в десять лет. Виновный получит по заслугам, и я смогу позвонить тебе и все рассказать.

Подъезжаем к старому ангару. Тихо, словно все в округе вымерли. Выхожу из машины, жду Грозина и его ребят.

— Похоже, нам туда — показывает один из парней.

Смотрю в направлении его руки и замечаю тонкую полоску света, пробивающуюся сквозь неплотно закрытую дверь. Идем на свет, стараясь обходить огромные лужи, кучи мусора и торчащие отовсюду обломки паллет.

Идеальное место для разборок, в здравом уме сюда ни один нормальный человек не сунется.

Скрип старой ржавой двери, кажется, может поднять на ноги всю округу. Дверь слишком узкая и нам приходится заходить в ангар по очереди. Внутри слишком темно и, прежде чем наши глаза привыкают к полумраку, каждый успевает не по одному разу споткнуться о щедро разбросанный мусор.

Останавливаемся, пытаясь понять, куда двигаться дальше. Впереди перегородка и еще одна дверь. Идем туда. Слышим приглушенные голоса, ругань и звуки ударов. Нам точно туда, я уверенно толкаю дверь, и как только она открывается, в нос ударяет тяжелый запах сырости и гнили.

— Они что, картошку тут хранят — нервно шутит один из парней Грозина.

— Гноят — ржет ему в ответ кто-то из их компании.

На шутку не реагируем, идем по темному помещению к единственному источнику света — мобильному прожектору в центре ангара. Гера и его парни уже на месте, как и Мирон. Здороваемся и встаем рядом, осматриваясь и оценивая обстановку. Среди всеобщего бардака место, где мы стоим, выглядит сносно. Видны старые столы и полуразвалившиеся стулья. В глаза бросаются нагромождения из паллет, видимо, используемые вместо скамеек. Остальное пространство ангара скрыто в темноте. Концентрируюсь на единственном светлом пятне в этом бардаке — небольшая вычищенная площадка, вокруг которой все и собрались.

Мирон.

Перевожу взгляд в центр. Гера сидит на стуле, а перед ним, подвешенный на веревке к какой-то арматуре болтается Рясенский. Судя по обилию крови на полу и неестественно вывернутым рукам, уделали его не слабо. Жалею, что это сделал не я.

— Начали без нас — обращаюсь к Грозину.

— Хотел участвовать?

— Есть желание — скриплю зубами.

— Здравствуй, Алекс — голос Томского разрезает тяжелый гнилой воздух.

— Здравствуй, Гера — делаю несколько шагов и равняюсь с ним.

Мирон, услышав имя, дергается, и заплывшим глазом пытается разглядеть меня, а когда это удается, начинает ржать. Сплевывает кровь и снова хохочет на весь ангар.

— Твои ребята ему что, голову повредили — обращаюсь к Томскому?

— Обижаешь, у меня на него большие планы, за границу поедет пацан, он нам целый нужен.

— Что-то рассказал?

— Ни хрена, молчит — разочарованно произносит Томский, — сейчас еще раз пробовать будем — Муха, приступай.

От стоящих в стороне братков отделяется крупная фигура. Мужчина медленно идет к центру и когда заходит в круг, освещаемый прожектором, даже я начинаю улыбаться. Муха, размером со слона.