Первый, это когда мне было годика три-четыре, не больше. Я гуляла во дворе, как вдруг, ни с того, ни с сего на меня налетел огромный белый петух соседки тёти Вали Кокочко. Он повалил меня на землю, взгромоздился мне на грудь и стал клевать, норовя попасть в глаз. Отбиваясь от него, я дико заверещала. Бабушки рядом не было, но она услышала мой визг, выскочила во двор, схватила петуха за крылья, наступила ему на голову и свернула шею.

– Скаженный кочет, чуть дытыну без глазу не оставил! – выругалась она и бросила охладевающий труп хозяйке на крыльцо. Тётя Валя Кокочко по поводу бабушкиного самоуправства скандала поднимать не стала, а из петуха, наверное, сварила суп.

Второй произошёл позднее – когда мне было лет шесть или семь: на нашей общей с соседями кухне я увлечённо занималась истреблением мух, с азартом хлопая по ним мухобойкой, которую папа только что соорудил из старой кожаной подошвы, приколотив её к обыкновенной палке. Не заметив в охотничьем раже, что крышка подпола открыта, в погоне за очередной жертвой я ухнула в чёрное никуда. Но не упала на дно погреба, а застряла на нижних ступеньках стремянки, опущенной в яму. Скатываясь по стремянке, я пересчитала правым боком несколько ступенек и, вероятно, от этих ударов у меня перехватило дыхание.

Я не чувствовала боли, но не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Открывая рот, как рыба, выброшенная на берег, я пыталась закричать, позвать на помощь, но безуспешно. Какое счастье, что в это время бабушка вышла на кухню и заглянула в погреб. Может быть, она услышала грохот моего падения, однако вполне возможно, что появление моей спасительницы было совершенно случайным, и в погреб она заглянула из простого любопытства.

Увидев внучку, дрыгающую руками и ногам в немых судорогах, она завопила: «Ратуйте!». На крик выбежал папа, вытащил меня из погреба и положил скрюченное тело своей дочурки на диван. Дыхание ко мне никак не возвращалось: я, выпучив глаза, с мольбой смотрела на папу, а папа, выпучив глаза, с ужасом смотрел на меня. Мне показалось, что эта немая сцена продолжалась целую вечность, пока папа в панике не начал трясти меня как сухую грушу. В результате его активных действий что-то в моём организме «отклинило», и я заорала благим матом. Это был первый крик новорожденного в прямом смысле этого слова. Теперь мне точно известно, что означают слова «перекрыть кислород».

Ободранный бок саднил ещё довольно долго, но совершенно не мешал наслаждаться вновь приобретенной жизнью вольного казака-дошкольника, умудрившегося за неделю до 1 сентября вывихнуть мизинец на правой руке. Мизинец вправили, но небольшое утолщение на месте вывихнутого сустава осталось на всю жизнь.

К 1 сентября 1955 года мне было почти восемь лет, так что школа звала: «Пора, мой друг, пора!». Жанка, уже перешедшая в третий класс женской средней школы № 36, смотрела на меня с некоторым превосходством, милостиво позволяя мне иногда мыть её чернилки и ручки, заглядывать в тетрадки и перелистывать страницы загадочных учебников. Поэтому, чем ближе к школе, тем сильнее у меня разгоралось любопытство и желание стать взрослой.

В то время детям не требовалось быть готовыми к школе, поэтому никто мной и не занимался, правда я, сама не знаю каким образом, выучила все буквы, чем очень удивила родителей, но читать ещё не умела. Вся подготовка заключалась в покупке обязательной школьной формы и необходимых школьных принадлежностей. Я подолгу рассматривала букварь, любовалась новеньким дерматиновым портфелем, в котором было три отделения: для учебников, тетрадей и деревянного пенала с ручкой, карандашами и ластиком. Когда же мама сшила мне два чудесных фартука – шерстяной черный и батистовый белый, с крылышками, отделанными узкой кружевной полоской, я просто потеряла терпение, и каждый день спрашивала у бабушки, когда настанет первое сентября.

Наконец, торжественный день наступил. Я сама проснулась в семь утра, чего со мной никогда раньше не бывало. Школа находилась совсем недалеко от дома: семь минут, если идти не торопясь и с достоинством, и четыре минуты легким бегом. Мы с Жанкой пошли с достоинством.

В пятьдесят пятом году произошла очередная, но не последняя, школьная реформа – отменили раздельное обучение. В нашем первом «В» классе было сорок пять мальчиков и девочек, из них семь девочек носили то же имя, что и я.

На первом же ознакомительном уроке со мной случился маленький конфуз. Пожилая заслуженная учительница Софья Александровна рассказала о правилах поведения на уроках и переменах, о требованиях к внешнему виду учеников, а потом сказала:

– А теперь покажите ваши носовые платочки.

У меня платка не было. Сама я никогда с носовым платком во дворе не бегала, а мама, видимо, о его необходимости не подумала. Сорок четыре носовых платка взмыли в воздух как белые голуби, а я втянула голову в плечи и думала только о том, чтобы учительница меня не заметила.

– Хорошо, молодцы, можете положить платки обратно в карманы, – одобрила Софья Александровна, – а теперь нам нужно выбрать трёх санитарок, по одной на каждый ряд, которые каждое утро будут проверять чистоту рук и ушей, свежесть воротничков и манжет, а также наличие носовых платков.

Мы ещё не были знакомы друг с другом, поэтому Софья Александровна сама предложила кандидатуры, а мы все дружно за них проголосовали. Выбрали Карасёву Валю, Сергееву Люду и Неверову Люду, то бишь меня. Значит, отсутствия носового платка в моей руке Софья Александровна не заметила! А, может быть, заметила, и именно поэтому и предложила мою кандидатуру. С этого момента, я её полюбила глубоко и беззаветно.