Начались школьные будни. Учиться мне нравилось, учёба давалась легко. Появились новые подружки, но с мальчиками, в отличие от дворового детства, дружить было не принято. Короче, адаптировалась к новым условиям жизни я быстро. Хотя нет, не всё было так гладко. Я стеснялась на уроках отпрашиваться в туалет. Мне казалось, что все будут надо мной смеяться. Удивительное дело эти комплексы: я, ведь, не смеялась над теми, кто отпрашивался, и другие не смеялись, казалось бы, включи логику, экстраполируй на себя, так ведь нет же! Вот и приходилось терпеть до перемены.

Обычно мне это удавалось, но однажды, уже зимой, мне так захотелось «по-маленькому», что я поняла – не дотерплю. И всё равно не подняла руки и не произнесла предложенную Софьей Александровной ещё на первом уроке формулу: «Можно выйти?». Вместо этого я ёрзала по парте до тех пор, пока не уписалась. Лужицу под партой я всё оставшееся до перемены время размазывала по полу валенками. Валенки впитали в себя основную часть влаги, а остаток успел высохнуть до звонка. Ничего не заметила даже моя подруга и соседка по парте Ляля Сайфутдинова. Это был второй конфуз, который остался незамеченным. Но после этого происшествия я всё-таки своё стеснение переборола. Уж лучше, Милочка, отпроситься, чем рисковать получить прозвище «зассанки». А такое прозвище я вполне могла получить, потому что в классе был хулиган Рафик Ахмедзянов, который в выражениях не стеснялся.

Кстати, именно с Рафиком у меня произошёл третий, и на моей памяти последний, конфуз в первом классе. Однажды на перемене Рафик подошёл ко мне и предложил:

– Хочешь, фокус покажу?

– Хочу, – ответила я, не ожидая никакого подвоха.

– Тогда растяни рот указательными пальцами пошире.

Что я и сделала.

– А теперь скажи «звезда», – предложил Рафик.

Я и сказала «звезда». Рафик страшно обрадовался и заорал:

– А-а-а, матерщинница! Вот я Софье Александровне расскажу.

Я даже не поняла, почему я матерщинница. В произнесенном слове мне ничего нехорошего не послышалось, но я испугалась и покраснела как рак уже оттого, что меня в матерщине заподозрили.

Рафик, конечно, ничего учительнице не сказал, а я на следующей перемене отвела Лялю подальше от класса и в укромном уголке показала ей этот фокус. Лялька захихикала и, оглядываясь по сторонам, шёпотом сказала мне, что на самом деле у меня вместо «звезда» получилось…

Рафик после третьей четверти куда-то пропал, и весь класс с облегчением выдохнул. Думаю, Софья Александровна тоже потерю ученика не сильно переживала, ведь даже она, несмотря на весь свой педагогический опыт, справиться с ним не могла.

Первый класс я закончила с отличием, на линейке мне вручили почётную грамоту, а потом Софья Александровна попросила приглашённого фотографа сделать снимок не только всего класса, но и отдельно сфотографировать её вместе с отличниками. Таковых набралось семь человек. Меня она посадила рядом с собой и обняла правой рукой, плотно прижав своё тучное тело к моему почти эфемерному тельцу – на фотографии получилось, как будто мы слились в экстазе. Получать грамоту мне очень понравилось, и второй класс я надеялась закончить тоже с отличием. Однако по чистописанию у меня вышла годовая четвёрка, и надежда на грамоту растаяла как дым. На линейке я, всё-таки, надеялась на чудо, но, увы, моя фамилия не прозвучала.

Это, правда, расстроило меня не так уж и сильно, потому что во втором классе честолюбивые стремления были отодвинуты на второй план первой любовью.

Его звали Саша! О том, что он ко мне неравнодушен, я узнала на перемене. В то время все второклашки увлекались игрой в ручеёк. Сначала каждый выбирал, кого хотел, и Саша почти всегда выбирал меня. Когда он брал меня за руку, душа моя трепетала, а по телу пробегала жаркая волна. Я поняла, что это любовь. Правда, поверить в то, что и он испытывает ко мне то же самое, ещё не решалась. Потом, для ускорения процесса выбора партнёра, правила игры изменили: выбирать можно было только из пары, стоящей сразу же за тобой. Поэтому Саша после каждого звонка на перемену бежал в коридор и старался встать передо мной. Это было уже убедительное доказательство его чувств. Когда же на уроке рисования он пересел за соседнюю парту и довольно громко прошептал мне: «На следующей перемене я опять выберу тебя», я вспыхнула как маков цвет и окончательно убедилась, что любовь у нас взаимная. Мне нравилось в нём всё, кроме фамилии – Аврутин. Я думала о нём постоянно, и даже во дворе поделилась своей тайной с восьмиклассницей Валей Жуковой. Валя спросила:

– Как его зовут?

– Саша, – с гордостью произнесла я имя любимого.

– Он красивый?

– Очень!

– А как его фамилия?

– Бархатов, – соврала я.

– Красивая фамилия, – констатировала Валя. – Молодец.

Мне не совсем было ясно, кто молодец – я или Саша, – но было приятно, что Валя наш «союз» одобрила. Свою ложь насчёт фамилии, я оправдала тем, что была уверена: если в любимом не всё прекрасно – это следует исправить.

В классе все заметили наши «отношения», но никто не дразнил. А один раз, на уроке Катя Балыбина мне сообщила шёпотом:

– А Сашка Пешня ревнует тебя к Сашке Аврутину!

– Да-а-а? – ответила я неопределённо, потому что не знала значения слова «ревнует».

За разъяснением пришлось обратиться всё к той же Вале Жуковой. Она объяснила мне, что это значит, а потом добавила:

– Да, ты в классе успехом пользуешься!

Так мы с Сашей до конца года в ручеёк и проиграли. Ни он, ни я не предпринимали попыток уединиться, и ни разу даже не поговорили, ну, хотя бы о погоде, что ли. Мне хватало волнения, которое я испытывала каждый раз, когда Саша, стараясь не смотреть на меня, брал мою руку в свою и вёл по сводчатому «коридору», образованному сцепленными руками одноклассников. Это была моя первая, такая трепетная, и на долгие годы единственная взаимная любовь.