Луна-парк был освещен, как рождественская елка. Джек чуть ли не видел зеленые луговые травы вокруг. Он направил в ту сторону подзорную трубу, настроил резкость и разглядел чью-то тень, которая двигалась среди аттракционов, а все они, как это ни странно, работали – вращались, качались, кренились. Тень – а это несомненно был доктор Браун – появлялась то здесь, то там, переключала рычаги, поворачивала огромные металлические колеса, отступала и прикрывала лицо от пара, клубами вырывавшегося из каких-то машин. Две фигуры за его спиной подбрасывали поленья в печь в форме улья. Он разглядел их не сразу – там было слишком темно.

Дверь комнаты смеха открылась, изнутри хлынул яркий свет, а на пороге остановился какой-то человек в огромном остроконечном клоунском колпаке, простоял он там недолго, потом через мгновение дверь захлопнулась, чуть ли не ударив его по носу. Огонь в печи разгорелся ярче, каллиопа заиграла громче и развязнее, два человека рядом с печью с охапками дров в руках, и в мерцающем свете огня казалось, что они подпрыгивают и пляшут. Они оба были скелетами, каким-то образом оживленные, чтобы служить доктору Брауну.

Джек сел и моргнул, потом посмотрел снова. Дверь печи была закрыта. То, что он принял за скелеты, теперь превратилось в обычные тени, раскалывавшие прибитые к берегу коряги топорами. Он слышал доносящиеся издали звуки ударов, заглушавшие звуки каллиопы. Были ли они скелетами? Маловероятно. Вполне возможно, что увиденное было игрой лунного света, прорывавшегося сквозь разрывы в тучах, – это, и внезапно заплясавший огонь, и цепочки ламп наверху, все смешалось, чтобы одурачить его. В этом, наверное, все и дело.

Он вдруг заметил, что аттракционы вовсе не пусты, по крайней мере не полностью. Кто-то катался на колесе обозрения. Оно крутилось очень медленно, поднималось к небу против часовой стрелки, громадная петля огней и с десяток кресел-качалок, закрепленных на ней, как цифры на часах. Спицы этой штуковины и дуги между ними были серебристо-темными на фоне света и напоминали паутину, подсвеченную лунным сиянием. В одном из кресел виднелась сгорбленная фигура, кресло это поднималось от двух часов к одному часу, потом к двенадцати, потом стала опускаться к одиннадцати и десяти и дальше, чтобы после шести начать снова подниматься к небесам. Джек попытался разглядеть ее в подзорную трубу, и при этом странная уверенность стала разрастаться в его животе. Он не мог поклясться, что это Ланц, но сутулая фигура вполне могла быть Ланцем, который расположился на краешке маленького качающегося сиденья. Он ведь до этого бродил по улицам в темноте. Искал что-то. Он выслушал ворона, усевшегося ему на плечо, и направился к берегу с решимостью, достаточной, чтобы игнорировать приветственные крики друзей.

Джек наблюдал еще десять минут, пока северный ветер не начал доставать его и через одеяло, и пока снова не пошел темный дождь, пробивавшийся через ставни, туманивший линзы его подзорной трубы. Время приближалось к рассвету, пора было спать. Луна-парк уже открылся и функционировал, хотя и не в полную силу; Джеку и Скизиксу нужно будет взглянуть на него утром, если им удастся выскользнуть без Хелен. Она все равно, наверное, будет торчать на чердаке – малевать что-нибудь и почитывать книгу миссис Лэнгли, может быть, точить лясы с давно умершей старухой. Джек еще раз нащупал крохотный пузырек, после чего, довольный, уснул, и ему приснились Хелен, и Скизикс, и доктор Дженсен, но главным образом Хелен – все они плыли в гигантском ботинке по морю такому синему, что их вполне можно было принять за странников, плывущих по небу к стаям звезд.

– Может быть, это он.

– Значит, он изменился. Я сам увидел краем глаза, но никогда бы так не подумал. Глядя на него, об этом никак не подумаешь.

– А мы вот все подумали. Уже несколько лет как.

Из гостиной доносились голоса, они проникали в кухню, но не дальше. Люди говорили тихо, как заговорщики. Один из этих голосов принадлежал доктору Дженсену, другой – Уиллоуби. Ни один из них, если бы попытался, не смог бы изменить свой голос до неузнаваемости – настолько, чтобы провести кого-нибудь, – впрочем, они и не пытались. Джек остановился сразу же за служебной дверью крыльца, слушал. Встал он рано. Ему не спалось – тайны сплетались в его мозгу и не давали уснуть всю ночь. Он вошел внутрь после чашки кофе и ломтя хлеба с джемом. Он стоял в рубашке, наклонив голову, дрожа от утренней прохлады, которая проникала внутрь через москитную дверь. Ему бы следовало закрыть кухонную дверь, но она скрипела, а потому он ее не закрывал, не хотел, чтобы беседующие узнали, что он подслушивает.

– Двенадцать лет, – сказал Уиллоуби и помолчал, словно думая. – Мы можем не сомневаться?

– Мы не можем вот так отбросить сомнения. Мы не можем прийти и спросить у него в лоб, ведь так? И вообще я думаю, это не имеет большого значения. Если хотите знать мое мнение, то я считаю, что слишком много времени прошло, чтобы бередить прах. Пусть его лежит. Это мой совет, только от Джека и остальных нужно скрывать. В особенности от Джека. Если он узнает, то пользы ему от этого не будет никакой.

– К тому же мы и сами толком не знаем, – сказал почти сразу же Уиллоуби, словно спеша согласиться с доктором. После этого наступило молчание. Джек не мог понять, о ком они говорят. Он предполагал, что речь идет о его отце. О ком-то, кто «вернулся».

– Во всяком случае, – продолжил доктор несколько мгновений спустя, – я видел его своими глазами на берегу близ того места, где нашел тело в приливной заводи. Во всем этом деле было что-то чертовски странное. Да и ребята говорили прошлым вечером, что сами заметили его в городе около заведения Макуилта.