Набиль опять спустился ниже и стянул с меня бельё. Я задрожала от избытка эмоций. Его взгляд устремился прямо туда. А затем я ощутила влажность языка и вскрикнула. Словно огонь зажегся между затрясшихся ног. Язык выводил круги, ласкал, облизывал и дразнил мою женственность, набухшую от прилива крови. Он втянул её губами, и я повернула лицо, чтобы закусить подушку. Хотелось кричать. Это было невероятно! Никогда я не испытывала ничего подобного. Даже приблизительно. Что могло идти в сравнение с этим чувством? Ничего.

— Набиль! Набиль!

Давление его языка усилилось. Я чуть не закричала: «Не останавливайся!» — но не решилась показать, какая во мне вспыхнула похоть. И он, оторвавшись, лёг на меня, не придавливая, а держа себя на весу руками. Мы вновь стали целоваться, бесконечно долго, неистово, жадно, и вместе с этим я позволила развести свои ноги, приняла вторгнувшегося мужчину и, напрягшись от возникающей боли, прокричала в очередной поцелуй. Мои губы разошлись в сладострастном крике. Каждую, и верхнюю, и нижнюю, Набиль поцеловал отдельно, ласково и властно одновременно, то завладевая моим языком между ними, то отпуская его. Во мне тесно двигался член: непривычно, порочно, требовательно. Насаженная на него, я чувствовала, как становлюсь безвольной и таю в этом беспредельном удовольствии. Он проникал в меня, бился во мне, беспощадно заполонял моё нутро, заявляя о том, кто здесь хозяин. Я стонала при каждом его движении: жаждущая, околдованная этой страстью, парящая от наслаждения. И я видела наслаждение в глазах Набиля, заводящегося всё сильнее, ускоряющегося, впивающегося губами в мою грудь.

Теперь, только теперь, лишившись девственности, я окончательно осознала, что стала чьей-то женой.

Эта ночь была восхитительной. Когда Набиль ухаживал за мной в Париже, я думала, что более счастливой уже физически не смогу быть. Но оказалось, что помимо счастья есть ещё удовольствия, непередаваемые словами наслаждения, и мой избранник подарил мне их сполна, так что, когда я проснулась утром, у меня болели ноги, не сводившиеся несколько часов подряд. Набиль был ненасытен, дорвавшись до моего тела, и, хотя я была польщена и зажигалась от его желания, мне, всё же, в таких количествах занятия любовью казались излишними.

Мы завтракали, принимали душ, вновь возвращались в постель, ходили к бассейну, плавали в нём и загорали, обедали, не замечая, как всё снова сводится к сексу, гуляли в саду, где Набиль учил меня арабским фразам, ужинали и взбегали в спальню, чтобы вновь не выходить из неё до рассвета. Я была на седьмом небе. Моя жизнь превратилась в сказку с любимым человеком, в которой невозможно представить ни одного тёмного пятна.

Так пролетело три дня и три ночи, и на четвёртый он отъехал по делам в Рабат, поцеловав меня, ещё спавшую в кровати, и сказав, что вернётся ближе к вечеру. Я вырубилась спать дальше, нежась на новых шёлковых простынях. Те, что были под нами в первую брачную ночь, Набиль на утро с гордостью снял, взглядом победителя отметив кровавый след, и отдал слугам. В стирку или на хранение — не знаю, не спрашивала. Не хотелось думать, что здесь ещё нужно кому-то демонстрировать простынки, доказывая непорочность невесты.

Меня разбудил какой-то шум снаружи. Сквозь сон раздавались голоса, слишком уж громкие, так что я подумала, что слуги спорят из-за чего-то. Или даже ругаются.

Спустив ноги на прохладный пол, я вышла на балкончик и поискала глазами источник беспокойства. У калитки возле въездных ворот Мустафа стоял с какой-то женщиной, размахивающей руками и доказывающей ему что-то. Она будто бы пыталась прорваться дальше, но её не пускали. Что это? Уличные попрошайки, торговки, соседка, жалующаяся на что-то? Хотелось пойти и поинтересоваться, но я по-прежнему не знала ничего, кроме десяти слов! И всё же, разве не я осталась за хозяйку, пока нет Набиля?

Одев скрывающее всё тело платье — торчали только ступни и кисти рук, я спрятала волосы под платок и, надвинув бабуши, пошла вниз. Чем ближе я была к Мустафе и женщине, тем громче становилось. Наконец, выйдя из-за угла, я встала, глядя на них. Она меня заметила первой, поскольку мужчина был ко мне спиной. На меня бросили такой взгляд, будто я совершила страшное преступление. Женщина — довольно молодая, может, моя ровесница или младше — прокричала что-то мне. Мустафа обернулся. Я вопросительно ему кивнула. Он поклонился, но ничего не сказал. Понимал, что я по-арабски ни бум-бум.

— Простите, я не говорю по-арабски, — сказала я женщине на французском и, на всякий случай, повторила это на английском.

— Англичанка?! — подхватила она именно этот язык, но с акцентом, который делал некоторые звуки неразборчивыми.

— Нет, я не англичанка. А вы кто? — сделала я ещё несколько шагов навстречу.

Она окинула меня презрительным взглядом с головы до ног, как могла бы свекровь, изучающая не приглянувшуюся невестку.

— Проститутка! — прошипела она по-французски.

— Что?! — опешила я, окончательно перейдя на этот язык. Воззрилась на Мустафу, как бы прося заступиться, но он ничегошеньки не понял. — Как вы смеете?!

— Это ты как смеешь?! Зачем ты приехала сюда? Спать с Набилем? Да? Что он в тебе нашёл?! Проститутка! — она плюнула в мою сторону, но, благо, я стояла далековато. Набиль? Она знает мужа? Что-то заскребло в моей душе. Какое эта женщина, или даже девушка, имеет к нему отношение?

— Я — его жена! — отчеканила я.

Заявление было настолько поражающим, что девушка пошатнулась, чуть не рухнув. Ухватилась за Мустафу, чтобы устоять. Потом, по прошествию минуты, вдруг успокоилась и засмеялась: