–  Но, Танька!.. Доченька! Это же - торговать собой…

–  Правильно, - уже спокойно сказала я.
– Правильно, мам. Ну, кто не торгует собой? Кто не стремится подороже продать свою профессию, свой талант? Кто не хочет получать вознаграждения за свои достоинства? Писатель торгуется с издательством, у художника покупают его картину, конструктор получает гонорар за изобретение…

–  Но книги, изобретения, живопись приносят народу счастье! Физическое и духовное…

–  Во, во!
– разозлилась я.
– Привыкли мыслить только глобально - в масштабе народа, континента, космоса! Ничуть не меньше. А отдельно взятая личность одного человека никого не волнует!..

–  Какого человека?

–  Того же Эдварда Ларссона - одинокого шведского инженера. Если его женитьба на мне осчастливит его, разве этого мало?

–  Ну почему для этого нужно уезжать?! Пусть он переедет к нам. Потеснимся, потом поменяемся…

–  Мама! Представь - художник много лет создавал картину и мечтал, что когда-нибудь ее оценят. А когда картина была готова и ему предложили персональную международную выставку, его мать сказала: «Нет! Никаких выставок! Пусть она висит только на нашей кухне!..»

–  Да ты-то тут при чем?!

–  А чем я хуже, черт бы тебя подрал!!!

И тут мама заплакала. Я посмотрела на часы. Нужно было мчаться на работу. Но я не могла оставить маму в таком состоянии.

–  Успокойся, мамуль, - я поцеловала ей руку, а она меня машинально погладила.
– Успокойся. Я буду приезжать к тебе по нескольку раз в год. Так все наши девочки делают, кто туда замуж вышли. Это во-первых. А во-вторых, все это произойдет еще так нескоро. Как говорится, «курочка - в гнезде, а яичко…» Знаешь, где?

–  Танька!
– возмутилась мама.

–  Все, все. Молчу, молчу.

Я посмотрела на часы, поднялась, набросила на плечи старенькую курточку и стала запихивать в большую черную сумку кое-какие шмотки. Во-первых, нужно было что-то захватить на работу - как-никак, а я заряжаюсь на сутки без продыху, - а во-вторых, еще до работы нужно было успеть по дороге заскочить в одно замечательное местечко…

–  Но ты его хоть любишь?
– С надеждой спросила мама.

Тут на меня навалилась такая усталость, что ничего не захотелось выдумывать:

–  Не смеши меня, ма. Надо будет - полюблю.

К счастью, в это время раздался звонок. Мама вскочила из-за стола, рванулась к дверям.

–  Сиди, - сказала я.
– Открою. Это - Лялька.

Конечно, это была Лялька - бывшая мамина ученица, моя соседка по лестничной площадке. Ляльке - восемнадцать. Хорошенькая - спасу нет. В прошлом году завалила вступительные в медицинский, и я устроила ее к нам санитаркой для рабочего стажа.

–  Здрассьте!
– Сказала Лялька с моими интонациями.
– Ну, ты даешь! Я тебя жду, жду внизу…

–  Лялечка!
– Обрадовалась мама.
– Здравствуй, детка!

–  Ой, извините, Алла Сергеевна! Доброе утро.

–  Мамуля, мы пошли…

–  Подожди!
– мама метнулась в комнату, потом обратно и стала пихать мне два рубля.
– Ну, возьми!..

–  Да есть у меня деньги.

–  Ты уходишь на сутки - тебе необходимо нормально питаться!

–  Ну, мама…

–  Не спорь! И Лялю покорми.

–  До свидания, Алла Сергеевна.

–  Привет, ма…

К отделению милиции мы с Лялькой подкатили на какой-то халтурной черной «Волге». Уже из машины я увидела «картину маслом»: Зинка Мелейко во всем своем вечернем боевом обличии, на высоченных каблуках, подметала вместе с несколькими ханыгами двор, а школьница, взгромоздившись на колченогую стремянку, мыла снаружи высокие окна первого этажа. Помогали ей две жуткие патлатые бабы. Рожи опухшие, в синяках. Ткни пальцем - бормотуха так из ушей и брызнет!

–  Погоди, шеф, - сказала я.
– Сиди, Лялька, не высовывайся. Один момент!

Я выскочила из машины. Достала из сумки свитер, джинсы и куртку, протянула их Зинке.

–  Отвернись!
– Крикнула Зинка пожилому милиционеру, который приглядывал за всей этой компанией.

Тот сплюнул и отвернулся. Зинка натянула на себя джинсы, сняла кофточку, под которой не было даже намека на лифчик. Ханыги заржали. Зинка даже не посмотрела в их сторону, надела свитер, освободилась от юбки и закурила.

Подбежала школьница, попросила у меня сигарету. Вместо сигареты я сунула ей под нос фигу и вернулась в машину.

Когда подъехали к больнице, я порылась в бумажнике среди «крупняков», достала пятерку и расплатилась с водилой.

Лялька отчужденно молчала до самой лестницы, а потом спросила:

–  Ты зачем у матери два рубля взяла? У тебя вон сколько их!

Вот Ляльку я жутко люблю! Ах, девка! Человек…

Я на ходу обняла ее за плечи. Она попыталась отстраниться, но я еще сильней притиснула ее к себе: