На глазах закипают злые слезы.

Мне и за себя страшно, я не знаю, куда бежать и что делать, но если из-за меня кто-то погибнет, я себе не прощу. Не вывезу эту ответственность.

Я так погружаюсь в эти тягостные мысли, что вздрагиваю, когда Саша кладет свою ладонь на мою кисть, прижимая ее к щеке. Я вскидываю взгляд и тут же его отвожу.

– Настя, посмотри на меня, – тихо просит Саша.

Усилием воли заставляю себя посмотреть ему в глаза.

– Ты не виновата, хорошо? Все обошлось. Никто не пострадал.

– Ты это, – указываю я на повязку через его грудь, – называешь не пострадал?

Мерзкая истеричная нотка все-таки проскальзывает, и я делаю глубокий вдох. Еще не хватает скатиться в безобразную истерику. Наистерилась уже.

– Насть, бывало и хуже, – обыденно произносит Саша, и я в ужасе распахиваю глаза. – От этого через несколько месяцев останется только шрам. Мы живы. Все хорошо.

Я робко поглаживаю кончиками пальцев еще неколючую щеку.

– От меня одни проблемы. Один вред. Даже приемная мать не смогла воспользоваться тем, на что рассчитывала... Настоящая отказалась. Никому не нужная. Лучше бы мне не родиться... – шепчу я.

– Ты нужна мне, Насть. Этого более чем достаточно.

– Ты нужна мне, Насть. Этого более чем достаточно.

Я отвожу глаза.

– Не веришь? Я так и думал, – в голосе Саши нет упрека.

– Я… спасибо тебе… но не нужно… – мне тяжело даются слова.

– Считаешь, я просто тебя утешаю? – он не позволяет мне забрать у него свою руку.

– Саш, не надо… Ты все обозначил еще тогда. Не стоит запутывать еще больше. Ты же не станешь утверждать, что был влюблен в меня все эти годы… – горло снова сдавливает спазмом.

Прямо сейчас я себя ненавижу. Я этого не хочу, но звучит, будто я клянчу признание в любви.

Разве можно быть еще более жалкой, чем я сейчас?

– Не буду. Не был. Но ты мне всегда нравилась, – не увиливая, отвечает Саша.

– Ты очень странно это проявлял, – хмыкаю я недоверчиво, вспоминая все холодные взгляды Марича, достававшиеся мне каждый раз, когда он приезжал к отцу.

Саша вздыхает:

– Насть, ты была почти ребенком. Не внешне, не по возрасту, а по мозгам. Это бесило.

Все-таки отвоевав свои пальцы, я отворачиваюсь к раковине. Засовываю руки под горячую воду и жадно слушаю, что говорит Марич.

– Неправдоподобно наивная, светлая девочка в центре серпентария. А потом в тебе проснулась женщина, и я тебя захотел.

Как обычно, я вспыхиваю румянцем, когда Саша обыденно признается в своем желании.

– Ты же ничего… – подбираю я слова, – это стало для меня сюрпризом. Твой интерес, – бормочу я, молясь, чтобы Маричу не надоел этот разговор.

А он усмехается моему недоумению:

– Это злило больше всего. Любая из нашего круга за секунду считала бы такое откровенное мужское желание, а ты пугалась при том, что все реакции твоего тела кричали, что как мужчина я тебя волную. Я даже сначала решил, что ты так заигрываешь.

– Что? – брусок ароматного итальянского мыла с розмарином, которым я пытаюсь смыть с пальцев кровь и ее запах, падает в раковину. – Я?

Я даже оборачиваюсь на Сашу. Как ему такое в голову вообще пришло?

– Да я уже врубился, – посмеивается он. – Когда предложил тебе покровительство, еще сомневался, а вот на похоронах, окончательно убедился, что ты просто запутавшийся в чужих силках зверек.

Я снова розовею. Не ожидала от Саши такого… э… поэтичного сравнения.

Хотя, что я о нем на самом деле знаю?

Все мое представление моем базируется на слухах, обрывочных фразах отца и безотчетных страхах перед сильным опасным самцом. По-другому Марича назвать язык не поворачивается.

Но…

– Ты понял, что я не искала внимания, но все равно… настоял на такой форме… – господи, да когда я уже смогу в разговоре с Сашей произносить слово «секс», не запинаясь. С Кастрыкиным таких проблем не было, помнится.

– Дай я тебе волю, ты бы и дальше продолжала от меня шарахаться, – спокойно пожимает он плечами и чуть морщится. Наверное, шов под повязкой беспокоит.

Ну… да.

Саша прав. Для меня он был чужой, взрослый, партнер отца, от которого надо держаться подальше. Даже подари он мне цветы и позови в театр, я гарантированно отказалась бы.

– И все равно, – закусываю я губы. – Это было слишком. Слишком жестко. И то, что ты сделал на поминках…

Я умолкаю, пытливо вглядываясь в лицо Марича.