– Я тебе потом все объясню, сейчас ничего не спрашивай, – обняв Кароль, шепотом и на ухо проговорил он, – У меня есть маленькое дельце… Тут неподалеку. Я мигом! Давай встретимся через час на «Канале Грибоедова», в вестибюле метро. И куда-нибудь сходим.

Кароль непонимающе посмотрела на Журова, но правила затеянной им странной игры приняла, поэтому тоже шепотом и на ухо спросила:

– Ведь ты больше не исчезнешь?

Он возмущенно замотал головой. Улыбнувшись, она снова потянулась к нему; Журов подумал – чтобы что-нибудь сказать, но вместо этого она смачно чмокнула его в ухо, да так, что зазвенело в голове. Под хохот француженки он спешно оделся, театрально прикладывая руку к якобы разболевшемуся уху, уже в дверях на пальцах показал, что ждет ее через час, и выскочил на улицу. И тут же попал в кошмарную февральскую метель с сильными и колючими порывами ветра. Зато в вестибюле метро было тепло и спокойно; прислонившись к стене недалеко от выхода, он достал сигареты. Надо бы разобраться, что с ним происходит… Если его вычислят, то жертва с Иванкой окажется напрасной, но как раз об этом он уже ни капельки не жалел. А вот если он не засветился, то Кароль терять он не собирается. Как можно, она такая… такая женственная!

После второй сигареты его охватило беспокойство: а вдруг она не придет? Вернулись сомнения – зачем такой сногсшибательной женщине сдался студент? В назначенное время она не пришла. Журов не мог определиться, что делать: звонить или идти к ней домой. А вдруг трубку она не возьмет и дверь не откроет? Поигралась с доверчивым дурачком и вон его из головы. Может, вообще специально халат распахнула… Он ей не игрушка! Надо идти разбираться! Решено. Он уже собирался оттолкнуть нахально вставшее на пути непонятное существо – какой-то блокадный персонаж, облепленный снегом, в пальтишке, в больших вязаных варежках, закутанный по самые глаза платками и шарфами, – но, опустив глаза, обратил внимание, что блокадник, точнее блокадница – в джинсах и изящных женских сапогах. Блокадница сняла варежки, под ними были еще и перчатки, размотала верхний шарф. Он встретил сияющий взгляд Кароль. Когда она приспустила следующий шарф, Журов увидел, что она дрожит от холода. Неужели у нее нет ничего более теплого?!

– Так, едем немедленно ко мне. Тебя нужно как-то отогревать! Хорошо бы водки.

– Только давай сначала перекусим. Водка на голодный желудок… Тут в двух шагах есть бистро с пирожками и горячим бульоном. Заглянем?

– Ты имеешь в виду «Минутку», что ли?

– Наверное. Побежали!

Устроились у окна. Так мело, что виднелись лишь контуры Казанского собора. Говорить с набитым ртом о КГБ Журов счел неуместным. Щекотливая тема требует особого подхода, Кароль надо подготовить. Пока же он вступил в дискуссию о вкладе гегемона в уродование города: куда ни кинешь взор, везде дурацкие лозунги гигантских размеров типа «Наша цель – коммунизм», «Слава КПСС», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Кароль реагировала спокойно и утверждала, что подобная форма пропаганды вполне уместна в борьбе за построение коммунизма, тем более что партии нельзя отказать в определенном такте по отношению к исторической части города, практически не тронутой этими самыми лозунгами. Вот, например, собор напротив. На нем же нет ничего ни о Ленине, ни о КПСС.

– Согласен, лозунгов нет. Но большими золотыми буквами по фронтону написано: «Музей истории религии и атеизма», а это, Кароль, православный собор Казанской иконы Божией Матери!

Кароль уже собиралась поделиться своими соображениями, как коммунисты должны относиться к религии, но ее внимание переключилось на соседний столик, где то ли финн, то ли швед осуществлял взаимовыгодный обмен с фарцовщиком. На ее лице появилась презрительная гримаса – спекулянты.

– Прохода нет от этих уличных дельцов! Мне кажется, это серьезней лозунгов…

Журов непонимающе взглянул на нее.

– Неужели ты не видишь, Борис, сколько всего стоит за подобными спекуляциями? Тут и экономика, и социальный аспект, и криминальный… и многое другое!

– Вопрос, как посмотреть. С моей точки зрения, они деловые люди, с риском зарабатывающие кусок хлеба.

– Какой кусок хлеба?! О чем ты? Они просто не хотят трудиться! По вашим законам, они совершают преступление!

– Кароль, Советский Союз – государство, а точнее, диктатура рабочих и крестьян! Интеллигенция здесь ругательное слово! Высшее образование, конечно, престижно, но совсем не выгодно с точки зрения заработной платы. Здесь все устроено так, чтобы инженер получал меньше рабочего, учителя и врачи – меньше уборщицы или санитарки! Многие… я в том числе… элементарно хотят иметь деньги, а легальных способов заработать нет!

Журов начал горячиться, но, не заметив на ее лице ни малейшего одобрения, сообразил, что свою пламенную речь продолжать не стоит, однако в завершение все-таки буркнул:

– Если люди не совершают тяжких преступлений, не воруют, не грабят, не торгуют оружием или наркотиками, а просто кое-что покупают-продают, я их не осуждаю! – сразу после этих слов он обнял Кароль. – Ну как ты? Отогрелась?

Она согласно кивнула.

Журову и дома не удалось сразу подступиться к деликатной теме. Без шапки, платков, шарфов и варежек Кароль выглядела очень элегантно. Помогая ей снять пальто, он обратил внимание на красивую клетчатую подкладку. И эта деталь необычна! Все в этой женщине необычно и волшебно! Он поставил себя мысленно рядом, и у него перехватило дыхание: эта чувственная и утонченная парижанка – вообще не из этой жизни – почему-то выбрала его! Он уже обладал ею! Трудно поверить! Как хочется вновь… дома, где нечего опасаться!

– Придется многое объяснить тебе. Очень многое… Все сложно в этой стране… лицемерно… Самое простое общение с иностранцами, я не говорю уж о… отслеживаются органами. Нам будет непросто, ну, в том смысле, если мы захотим продолжить наш… наши… ты понимаешь, о чем я. Придется договариваться, как вести себя… Прочая ерунда… Боже, как это противно! Ну почему? За что?! – застонал он. Кароль внимательно его слушала, успевая с интересом осматривать квартиру. Довольно буржуазная. Много книг. Это хорошо. Журов тем временем продолжал: – Есть еще обстоятельства… семейные. Как-то все глупо, – он потупил взор, замолчал на мгновение и выпалил: – Но я ничего не могу с собой поделать! Ни о чем не могу говорить! Я опять хочу раздеть тебя!

– Так раздевай!

Кароль думала, что ей просто нравится спать с этим ненасытным мальчиком, и воспринимала их близость как награду за одиночество. По текстам Генсбура она учила Журова жаргону, он посвящал ее в тонкости русского мата. Ее веселило, в какое неистовство его приводила Je t'aime… Moi non plus – он тотчас набрасывался на нее. Несколько раз она включала запись, казалось бы, в самый неподходящий момент, эффект был всегда тот же… случалось и на полу среди впопыхах сорванной одежды.