Журов пожал плечами, кто ж их знает.

– В чем дело-то?

– Меня вывели на серьезных деловых людей из солнечного Узбекистана…

– Хлопкоробов?

– Может, и хлопкоробов. Им срочно и позарез нужна аппаратура для какого-то важного бая. Точнее, в подарок его дочери на свадьбу. Срок до завтра. Я пока подписался. Все есть в «Березе». Даже если считать по пять деревянных за зеленый, штукарь нам обеспечен. Короче, поехали в город, мотор ждет, счетчик щелкает!

Изображать неудовольствие Журов не стал, собрался в два счета, нацарапал управляющей записку и с облегчением плюхнулся на заднее сиденье такси.

Развалившись спереди, Витя принялся рассуждать о безусловных преимуществах женитьбы на дочерях всяких баев, басмачей и прочих председателей колхозов и совхозов Советской Азии. Впрочем, он слышал абсолютно из достоверных источников, что браки с дочерьми оленеводов с крайнего Севера тоже весьма прибыльное дело, отваливают в приданое немыслимые деньжищи. Кто б ему сосватал дочь какого-нибудь важного чукчи?

У Нижневыборгского шоссе перед переходом стояли Леха с Николашей. Таксист перед поворотом чуть притормозил. В метре от них. Обернувшись на скрип шин, они без труда разглядели Журова на заднем сиденье. Николаша приветливо замахал руками, водитель остановился, но Журов раздраженно скомандовал ехать дальше. Леха демонстративно плюнул вслед, что заставило Витю с любопытством обернуться. Журов пренебрежительно сморщил нос – не стоит внимания, пустяки. Знал бы он, каким бумерангом вернутся ему эти «пустяки» через несколько лет!

В городе все прошло как по маслу. Хлопкоробы сулили новые и постоянные заказы, что открывало друзьям устойчивые перспективы.

Отмечать провернутое дело Журов отказался, чем несказанно удивил друга. Когда такое было? Сразу после дележа денег он поехал домой. Впереди маячила еще целая неделя каникул, но в Репино уже не вернуться. Не ехать же в Москву по второму разу! Марго что зимой, что летом каникулы проводила у друзей-коллег в Тарту, квартира свободна… Дальше что? Журов уныло открыл «Иностранку», где там этот роман-то? Но читать не стал. Мысли вновь вертелись вокруг француженки. «Генсбура, что ли, этого послушать», – подумал он и поставил кассету, устроившись на диване. Наверняка шансонье его убаюкает. Не тут-то было! Эпатажная эстетика, провокационность текстов, нескончаемая игра слов произвели на него сильнейшее впечатление. Француз меньше чем за час стал для него идолом. Не то что лежать, сидеть спокойно он уже не мог. Это же неоспоримый повод увидеться с Кароль! Кто, кроме нее, сможет объяснить ему ускользающие от понимания смыслы? Забыв о страхах и об осторожности, безоговорочно зафиксировав в сознании, что предлог для встречи не подлежит сомнению, он устремился на Мойку.

Она долго не открывала, наконец вышла в банном халате, голова обвязана полотенцем. Журов видел только ее глаза… Уже переступив порог квартиры, он вдруг сообразил, что забыл кассеты, но не в них дело, он их позже как-нибудь занесет. Дело же в том, что Генсбур… и его понесло. И только когда халат слегка опешившей Кароль случайно распахнулся, приоткрыв грудь, он наконец оторвался от ее глаз и увидел ее всю. Она же только что из душа! Халат надет на голое тело! Она видит, куда он смотрит, но халат не поправляет!

– Борис, ты дурак?

Журов довольно сдержанно относился к своей внешности. Разглядывая себя в зеркале, иногда нравился себе, а иногда совсем нет. Красавцем себя однозначно не считал. Для него не являлось секретом, что его персона вызывает определенный интерес у девушек, высматривающих в нем какую-то породу и благородство. Ха-ха! Уж он-то знал, что происхождение его самое что ни на есть пролетарское! Какая, к чертям, порода? Скорее воспитание и манеры! Но эта?! Парижанка, ослепительная красавица, корреспондент известной французской газеты, взрослая по сравнению с ним – она-то что в нем нашла?!

Его накрыло волной нежности и ласки, ее милая и трогательная ненасытность самым волшебным образом сочеталась с признательностью, питающей его мужское самолюбие; до вечера следующего дня сплетение их тел практически не прерывалось.

– Где ты был так долго?

– Да так… Ездил в Москву повидаться с отцом, потом провел несколько дней на загородной даче журналистов.

– Так мы коллеги?

Он помялся:

– Будущие. На журналистике я учусь. На 3-м курсе.

– Постой-постой, а сколько тебе лет?

– Двадцать.

– Боже! Совсем бэби! – она захохотала. – Тебя не смущает, что я старше тебя?

– Ты что?! Ты просто сногсшибательная! – с пылом ответил Журов и слегка зарумянился от того, что он пока так юн. С ней хотелось быть взрослее – уверенным, сильным, состоятельным мужчиной.

Она встала из постели, закурила, но не одевалась. Журов осоловевшим взглядом следил, как она ходит взад-вперед по комнате.

– Скажи, Борис, вчера, когда ты позвонил в мою дверь… ты был так возбужден, с таким лихорадочным видом вываливал восторги по поводу Генсбура… Мне они показались чересчур преувеличенными. Я тоже его люблю, но чтобы так… Неужели это Генсбур привел тебя в такое экзальтированное состояние?

– Он мне очень понравился! Очень-очень! А сейчас мне кажется, что не явись он ключом к встрече с тобой… как бы лучше сказать… в некотором роде, придуманным предлогом, императивом… мое отношение… и реакция в отрыве от тебя были бы наверняка более сдержанными. А теперь он мой кумир до конца жизни… Благодаря ему я у тебя. И совсем потерял голову!

«Совсем потерял голову, – повторил он про себя. Он совсем потерял голову! Квартиру иностранного корреспондента должны слушать! Как он об этом не подумал? – Надо немедленно валить отсюда, – тут же решил Журов, – и все объяснить ей про контору в другом месте. Где угодно, только не здесь. Что я тут успел наговорить? Опаньки, а как мы общаемся? На русском? Французском? Кажется, мы прыгаем с одного на другой… но, пожалуй, больше на французском. Придется товарищам с горячими сердцами попереводить! А что они могли услышать, кроме наших нежностей? Мое имя и где я учусь. Достаточно, чтобы вычислить меня в два счета! Папа, пламенный тебе привет! Впрочем, существует вероятность, что прослушивается только телефон…»