Она вспомнила свою покосившуюся набок халупу в деревне, на которую вдруг разъярились фашисты и спалили, а затем небольшой, с низкими потолками домик своей хозяйки, и у нее отчего-то засосало под ложечкой. Зависть? Удивление? Кто его знает… Она только подумала:

«Вот как они живут, попы-батюшки!» — и сделала первый шаг по крыльцу, но едва не поскользнулась. Пол был устлан линолеумом; его так старательно начистили, что он блестел, как лакированный.

Когда она приводила одежду в порядок, дверь вдруг открылась. На пороге стоял отец Василий в каком-то странном одеянии.

Мария Ильинична много раз видела портреты Льва Толстого в длинной рубашке из грубого холста; он был опоясан ниже талии тонким витым шнурком с бахромой и обут в грубые сапоги. Примерно такая же одежда была и на священнике: толстовка из тонкой белой шерсти, черные шерстяные брюки навыпуск старательно отутюжены, туфли из хорошей мягкой кожи.

— Добро пожаловать, дочь моя, — вполголоса и как-то по-домашнему сказал Проханов. Он пропустил ее вперед и закрыл дверь. — Проходи, проходи, Марьюшка, и будь гостьей. Бобылем живу, не обессудь, но гостей не обижаем.

Мария Ильинична смутилась и не нашлась что ответить. Она переступила порог комнаты и оказалась в просторной и уютной прихожей. На полу был разостлан ковер, он занимал почти всю комнату. В левом углу висели большие иконы, а перед ними мерцала лампада. Слева от двери — вешалка, направо — дверь на кухню. Дверь была и прямо перед ней.

— Дай, Марьюшка, шляпку. Вот здесь ее повешу, — сказал отец Василий все тем же ласковым домашним голосом, совсем не похожим на тот, что она слышала в церкви. — Я сейчас, Марьюшка. Ты устраивайся.

Он удалился в другую комнату, видимо, давая ей возможность прийти в себя, и освоиться с обстановкой.

Мария Ильинична облегченно вздохнула и с благодарностью подумала: «Какой он, однако…» — но не могла подобрать подходящего определения. Она улыбнулась и, поискав глазами зеркало, стала не торопясь приводить себя в порядок.

Когда послышались шаги священника, Мария Ильинична торопливо отошла от зеркала.

— Пойдем, Марьюшка.

Вторую, более просторную комнату с двумя окнами на улицу и со столькими же во двор они прошли не останавливаясь. Мария Ильинична рассмотрела на окнах светлые дорогие шторы, спускавшиеся почти до пола, увидела картины на стенах, широкую ковровую дорожку.

А в третьей, угловой комнате с наглухо закрытыми ставнями ярко…горел свет. Мария Ильинична даже зажмурилась от неожиданности, а когда открыла глаза, увидела очень дорогую люстру, на которой светилось множество матовых лампочек. Комната оказалась богато обставленной. Два дивана, несколько кресел, большой овальный стол, почему-то закрытый газетами, вокруг него несколько массивных стульев с мягкими бархатными сиденьями. Справа под стеной вытянулся большой шкаф с посудой, сверкавшей и переливавшейся всеми цветами радуги. В левом углу стоял роскошный приемник. Ив довершение всего — рояль.

В комнате Мария Ильинична насчитала шесть окон: три на улицу и три во двор. Справа виднелась еще одна дверь, но она была закрыта и привалена большим, тяжелым рулоном ковра.

— Вот это и есть моя хижина, — не без внутреннего довольства произнес Проханов. — Нравится?

Мария Ильинична улыбнулась.

— Очень.

Мягкий тон священника действовал на нее умиротворяюще.

Но когда он пригласил ее сесть, она притулилась на краешке стула и сидела в напряженной позе.

Хозяин взглянул на нее и тоже улыбнулся.

— Не надо, Марьюшка, стесняться. Я простой человек, и пришла ты не в церковь, а в дом. Чувствуй себя как дома — мы же русские люди, — ласково сказал он, снимая газеты со стола.

Мария Ильинична сидела потупившись, боясь взглянуть на стол.

— Ну вот, гостьюшка, прошу. Угостимся чем бог послал.

А бог, кажется, жаловал этот дом. Широкий стол, покрытый белой скатертью, ломился от блюд. Масло, красная и черная икра, колбаса и дорогая рыба разных сортов, толстое розоватое сало, целая курица, аппетитно подрумяненная, маринованные грибы, свежие огурчики, помидоры, зеленый лук, моченые яблоки… Посредине возвышался графин с водкой, настоенной лимонными корками, и бутылка красного вина.

Проханов окинул взглядом дело рук своих и аппетитно поцокал языком. Глаза его замерцали, весь он как-то преобразился и стал походить на хищную взъерошенную птицу.

Мария Ильинична во все глаза смотрела на него и не могла понять: куда девался домашний, добродушный вид отца Василия?

В свою очередь и Проханов заметил растерянность гостьи; он незаметно отодвинул от себя тонкий стакан, в который намеревался налить водку, и придвинул рюмки — гостье и себе. Себе он налил из графина, Марии Ильиничне, не спрашивая, — вина.