— Не-ет… — честно призналась она. — Какая милость, от кого?

— Конечно, тебе сразу трудно понять. Словом, из простого настоятеля я могу стать в самое ближайшее время при епископе, при архиерее. А уж коль это случится, — я осыплю тебя своею милостью. Пусть тебе порукой будет святой крест. — Проханов повернулся к иконостасу и осенил себя широким крестом.

— Ой, да что вы, батюшка! И ничего мне не нужно, кроме здоровья. Я так настрадалась…

— Ох, глупышка ты. Здоровье твое мы с божьей помощью в один год подправим, о том, голуба моя, не печалься. Только иди за мной, слушайся меня, выполняй по совести все, о чем я тебя буду просить, — и ты сама увидишь, какая благодать снизойдет на тебя. Ты теперь понимаешь, Марьюшка, что я хочу и о чем прошу?

— Понимаю.

— Уйдешь ли ты с работы?

— Хоть завтра же.

— Завтра не следует. Надо все по-умному сделать. Два-три дня поработай, приболей маненько…

— Как приболеть? Я и так мучусь.

— Ну, ну, не волнуйся. Я растолкую, пошлю тебя к верным людям. Они тебе дадут освобождение, бюллетень,

Другими словами, а потом ты подашь заявление: в связи с тем-то И с тем-то прошу меня уволить.

— Хорошо, батюшка. Я так и сделаю.

— Вот и славно. А чтобы никакого у тебя не было страху, прими эту нашу христианскую помощь.

Священник поднял скатерть и достал из-под нее несколько сотенных бумажек.

Мария Ильинична в испуге замахала реками, когда он протянул ей деньги.

— Что вы, что вы, батюшка! Разве могу я…

— Можешь, можешь, дочь моя. Бери. Это святые деньги. — Проханов три раза окрестил их. — Они на пользу святой церкви пойдут. Господу богу служить будут, потому и святые. Бери и впредь не заставляй себя уговаривать. Есть-пить надо, стало быть, о чем разговор. — И он властным жестом вложил ей в руки деньги.

— Но, батюшка… Как же я… как мне быть? С чего я начну? — Мария Ильинична говорила и с растерянным видом озиралась.

Отец Василий добродушно рассмеялся. Он встал, привлек ее к себе и снова, как в церкви, поцеловал в голову.

— Прежде спрячь деньги. Вот так. А теперь иди за мной. Бери ковер за тот конец, отодвигай в сторону. Хорошо. Я тебе буду давать книги, ты их прочтешь и мне потом расскажешь. У тебя как с памятью?

— Не жаловалась, батюшка. Только вот когда прибаливать стала, ослабела память немного.

— Ничего, Марьюшка. Это все поправимо.

Отец Василий обнял ее за плечи, и они вошли в следующую комнату, которую освещало лишь одно окно, выходившее во двор. Но в комнате было достаточно света для того, чтобы рассмотреть полки с книгами. Их было очень много. Стеллажи от пола до потолка были забиты книгами.

— Это все надо прочесть? — ужаснулась она.

Отец Василий весело рассмеялся.

— Что ты, что ты, Марьюшка! Тут почти все о светских делах написанные. Все это беллетристика.

— Романы?

— Романы. И кое-какие другие сочинения.

— И вы их все прочли?

— А как же. Надо же знать, что на свете делается. Если не будешь знать — как богу служить? А священные

Книги у меня стоят в особом месте. Вот здесь, — батюшка откинул в сторону занавеску и указал глазами на стеллажи, уставленные книгами в черных и коричневых переплетах. — Вот эти и будем читать.

После того памятного воскресенья жизнь Марии Ильиничны круто изменилась. Через две недели, как и предписывал Проханов, она, не закрывая бюллетеня, подала заявление об уходе. Впрочем, никто и не думал чинить ей препятствия. Никто даже не поинтересовался, почему она уходит, куда, что будет делать дальше. На ее заявлении молча была поставлена резолюция «Не возражаю», молча подписан приказ, молча расписывались в «бегунке» и так же молча возвратили трудовую книжку.

Все! Была рабочей, стала вольной птицей. Лети на все четыре стороны. Мария Ильинична прошла проходную, сделала несколько шагов от ворот и вдруг разрыдалась. Хоть бы одно слово кто сказал. Она еще колебалась, раздумывала. Поговори с ней начальник цеха, расспроси он ее о жизни, узнай причину ухода, посочувствуй ей — и она бы могла остаться. К тому же завод строил большой многоквартирный дом, где Марии Ильиничне была обещана комната.

Обидно. Было очень обидно. За семнадцать лет труда на заводе теплого слова не заслужила. Что же она, мошка незримая?

Мария Ильинична шла по улице, закрыв лицо руками, спотыкалась и плакала. Потом где-то сидела и тоже плакала. С заводом все было покончено.

Мария Ильинична взялась за церковные книги. Она с жадностью прочла первое из евангелий Нового завета от Матфея. Нового для себя она в сущности ничего не почерпнула, все это было и раньше ей знакомо, но сейчас, как это ни странно, она получала удовольствие от чтения.

Пришлось много раз обращаться за помощью к священнику.

Он, кажется, души в ней не чаял. На квартиру к ней зачастили незнакомые старушки с полными корзинами «земных плодов, даруемых всевышним». Старушки были словоохотливы, ласковы, любопытны, но узнать им ничего не удавалось — Проханов самым строжайшим образом запретил ей делиться об их уговоре с кем бы то ни было. Старушки уходили не солоно хлебавши, что не мешало им приходить снова и снова начинать расспросы.