Но оказалось, что к принятию Святых Христовых Тайн надо было готовиться. Во-первых, ничего не есть, не пить и даже не курить после полуночи, а во-вторых, читать множество молитв. Впрочем, Ивану этого непосредственно делать не пришлось, а лишь креститься вместе со всеми да рассеянно слушать, как деловито, с расстановкой басит малопонятные слова Пашкин тесть Николай Матвеевич, а все остальные время от времени подхватывают хором: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!.. Воскресение Христово видивше, поклонимся Святому Господу Иисусу!..»

Вдобавок ко всему перед причастием надо было обязательно покаяться в грехах перед священником. Это повергло Шаховцева в ступор, хотя в детстве ему приходилось исповедоваться. Обычно в деревне накануне воскресенья они с бабой Нюрой шли к Игнатовым, где все вместе читали какие-то бесконечные молитвы, а потом Ваня под присмотром Пашки выводил на листке бумаги про то, как не слушался бабушку, сквернословил в компании сверстников и про прочие шалости. Местный священник, отец Иоанн, добродушно-укоризненно качал головой, изредка делал ласковое внушение, а затем накрывал голову мальчишки своим золотистым передником и, проговорив какие-то слова, из которых запомнилось лишь: «…Прощаю и разрешаю…», крестил через ткань макушку исповедника и отпускал с миром причащаться. Это продолжалось до самого Пашкиного ухода в армию. А после, повзрослев, Иван почувствовал, что все его естество противится этим исповедям! С чего это он должен выкладывать о себе всю подноготную какому-то попу?! Да и зачем вообще это все нужно?

В этом его поддерживала и мать, считая, что все священники и прочий церковный люд просто-напросто дурят людям головы, втюхивая втридорога недалеким простакам свечи, картонные иконки, книжки и остальную никому не нужную утварь, наживаясь на этом. «Видишь, я же в церковь не хожу – и ничего, жива-здорова!» – внушала сыну Ольга Григорьевна. Все это вкупе с обостренной подростковой гордыней помогло Шаховцеву одолеть непонятную робость и боязнь перед каким-то неведомым, а возможно, и не существующим Богом и, приехав в деревню на каникулы, наотрез отказаться ходить в храм. Тем более что вечный Ванькин наставник Игнатов, с кем на пару они посещали литургии, вот уже год тянул солдатскую лямку, а бабушка лишь сокрушенно вздохнула и отступилась.

Но сегодня Шах понимал, что своим отказом он запросто может огорчить всю эту странную, не от мира сего, семью, которая опекает его и заботится о нем, как о родном. Да к тому же они не требуют ничего взамен, лишь ненавязчиво просят дойти с ними утром до церкви, исповедаться и причаститься. Как тут не пойти навстречу этим прекраснодушным чудакам?

Без десяти двенадцать он по совету крестного выкурил три сигареты подряд, чтобы потом не тянуло, и лег спать уже на привычном месте в гостиной. При этом перед тем, как нырнуть под одеяло, Иван, неожиданно для самого себя, машинально перекрестился на висевшие в противоположной стене иконы…

Утром хотелось спать, несмотря на то, что Игнатов растолкал его на полчаса позже ежедневной побудки в роте. Наскоро умывшись, Шаховцев вернулся на кухню, где все семейство собралось перед тамошним иконостасом.

Молитва на этот раз длилась от силы минут десять, что удивило Ивана. Впрочем, Пашка тут же все объяснил:

– Сейчас же Светлая седмица. В ней не только постных дней нету, но и к причастию подготовка в несколько раз легче. Вместо трех канонов надо всего один вычитать, ну, который мы вчера вечером перед Часами читали.

– Перед какими Часами?

– Пасхальными. Их на этой неделе читают вместо утреннего и вечернего Правила. Видишь, мы специально у батюшки благословение взяли на тебя на Светлой седмице, чтобы тебе готовиться к принятию Святых Даров было проще. А то с непривычки можно и не осилить…

«Ну и слава Богу!» – облегченно подумал Шаховцев.

Храм оказался небольшой деревенской церковью, чем-то похожей на ту, что стояла в родной Войновке. Поскольку день был будним, народу внутри собралось немного, зато служили целых два священника – молодой, по виду вчерашний семинарист, и пожилой, седовласый, с пышной, но аккуратной белой бородой, чем-то походивший на Николая-Угодника.

– Ого! Отец Михаил сегодня на подмоге! – завидев молодого иерея, тихо произнес крестный. – Слава Богу, батюшке сегодня служить полегче будет.

– В каком смысле полегче? – спросил Иван.

– А в таком, что не в одиночку. Этот молодой батюшка, он не здешний. В Москве, в Сокольниках служит. Вот выбирается иногда подсобить нашему отцу Александру. Он же один у нас тут.

– Как один?

– А так. У нас даже дьякона до последнего времени не было, пока Петровича, нашего старшего алтарника, не рукоположили. Ну то есть отца Павла – это я его по старой привычке все мирским именем норовлю назвать, – пояснил Игнатов, кивком указав на чернобородого плечистого мужчину в красном стихаре. Дьякон явно был в прошлом военным – выправку и четкие, отточенные движения не могли скрыть даже просторные церковные одеяния.

Пока восприемник вводил крестника в курс здешних дел, Любовь Петровна с дочерьми быстренько подошли к старшему из священников. Поздоровались с ним, сложив перед ним ладони, и, дождавшись благословения, поспешили на правый клирос, присоседившись к еще нескольким девушкам и женщинам. И через несколько минут оттуда протяжно зазвучало: «Христос Воскресе из мертвых!..»

Батюшка же, завидев Пашку с Иваном, направился к ним.

– Ну, давай, брат, готовься – сейчас на исповедь пойдешь! – быстро прошептал Игнатов и поклонился подошедшему настоятелю: – Христос Воскресе, батюшка!