Шрифт:
– Все мы стали другими, но до сих пор некоторые называют меня последним романтиком.
– Как ты скажешь, на кого я больше похожа из «Унесённых ветром»? А из «Войны и мира»? Кто мне ближе? А тебе?
– Говорят, Толстой в молодости – гений, а в старости – сумасшедший гений. Я так и не смог осилить его душевные изыски, и «Унесённые» то же самое. Ты осталась для меня чистой девочкой, которую хочется взять под своё крыло и не испортить. А сейчас могу себе позволить чуть-чуть поизголяться над нами.
– Не соглашусь насчёт Толстого и Митчелл, мне нравятся.
– Не соглашайся.
– Думаю, в молодости я была похожа на Пьера Безухова. Точно не на Наташу.
– Этого мне ещё не хватало – переспать с Пьером, да ещё и безухим, я не такой!
Посмеялись смайликами. А потом прозвучало интересное признание:
– У меня была фишка: когда мне кто-то был нужен, я показывал себя в самом отвратительном виде, а потом преображался в лучшую сторону: умный, образованный, обходительный, нежный, ласковый… Да за это можно всё простить. Проблема в том, что потом трудно освободиться. Вот это манипуляция.
– И на каком мы сейчас этапе? На первом или втором? В каком смысле освободиться потом трудно – расстаться? Не всегда улавливаю твою мысль, разъясни бестолковой.
– Что ты на себя всё переводишь? Так бы я все карты и разложил… Мы хотя и шли разными дорогами, но я прожил с тобой эти годы, так что имею право не пускать в ход свои навыки (само вырывается)…
– Молчу. Но мне очень симпатична твоя лучшая сторона!
– Устал быть очаровашкой-манипулятором, милый мой Пьер.
– Будь собой! Спасибо за вырвавшееся «милый»… Дочке ключи выдают шестого января. Ты идею не поддерживаешь насчёт ремонта?
– Это Пьеру. Пора менять ориентацию.
– Тогда я Скарлетт.
– Типа – «я никогда больше голодать не буду»?
– Ну, не совсем. Мне кажется, во мне как-то и Мелани присутствует, не знаю, кого больше. Когда уже уехала с детьми от первого мужа, он ещё иногда приходил в гости. И как-то сказал: «Прочитал твою книгу «Унесённые ветром» и теперь стал лучше понимать тебя».
– Как Онегин Татьяну?
– Типа того. Скоро подъезжаю, позвоню.
Позвонила прямо на улице, говорили, пока шла от остановки домой. Помню, ещё поинтересовался: «Что с дыханием? Одышка?» Увлеклась, разоткровенничалась, забыла о какой бы то ни было осторожности… Придя домой, опомнилась. Но толку…
– Как бы взять да вырвать язык мой болтливый… Ведь знаю, что не стоит такое рассказывать… Но с тобой – как на исповеди. Забудь, пожалуйста.
– Чем ты меня можешь удивить? И я же – пастор, мне можно исповедоваться, дщерь моя…
30 декабря
Уснуть опять не могла. Тихо, чтобы не разбудить мужа, встала и занялась своим новогодним фильмом, на который всё никак не хватало времени днём.
В автобусе утром продолжила писать, настроение было восторженное, можно сказать, эйфория. Короче, «и тут Остапа понесло…»
– Сколько же песен и стихов возникает из небытия!
Я хочу скорей заснутьИ проснуться рано-рано,И под волчий вой буранаСвой порог перешагнуть,И пойти в снегу по поясНа вокзал на первый поезд,Часовой нарушить поясИ друг другу нас вернуть…Эту песню в общаге пела Светик, не знаю автора. И пусть я непродуманная и слишком откровенная, но просто катарсис какой-то… Открыла на секунду ленту сейчас в автобусе – и вот что первое меня встречает на странице (Асадовым я зачитывалась ещё в школе, переписывала в тетрадку, потому что книжку дали на один день):
Не уходи из сна моего!Сейчас ты так хорошо улыбаешься,Как будто бы мне подарить стараешьсяКусочек солнышка самого.Не уходи из сна моего!…В былом у нас – вечные расстояния,За встречами – новых разлук терзания,Сплошной необжитости торжество.Не уходи из сна моего!..Днём никакого ответа. Но продолжаю.
– Шокирую? Думаешь, не знаю, что иногда полёт заканчивается мордой об асфальт? Знаю. Но хоть вспомнить ощущение полёта, уж точно в последний раз. Дальше пенсия.
Всё нА пол, нА пол, всё на пОл –Сердца должны на счастье биться!Вон море – море не боится,Тигрицей прыгает на мол…Чёрт с ним, что вниз лететь отвесно…(Не помню автора)*
Давай поедем в город, где мы с тобой бывали,Года, как чемоданы, оставим на вокзале.Года пускай хранятся, а нам храниться поздно.Нам будет чуть печально, но бодро и морозно.…О, как я поздно понял, зачем я существую,Зачем гоняет сердце по жилам кровь живую,И что порой напрасно давал страстям улечься,И что нельзя беречься,И что нельзя беречься!(Кажется, Д.Самойлов)