А еще надо учесть, что любой язык – независимо от наличия или отсутствия контактов – все время меняется, так что каждое новое поколение взрослых считает, что молодежь говорит и пишет неправильно. Дедушки-бабушки и их внуки, хотя и объясняются друг с другом довольно свободно, замечают у собеседников странности в выборе слов, произношении и даже синтаксисе. И в Словении это так же верно, как в Британии.

В наше время высокой мобильности населения, множества средств массовой информации и мгновенной коммуникации любое изменение, к примеру, в британском английском быстро разносится по всей стране, от крупных городов до Корнуолла и Шетланда. Раньше было не так: большинство людей всю свою жизнь проводило в пределах одного-двух населенных пунктов, а все их путешествия сводились к поездкам на ближайшую ярмарку. Разговор с чужаком был такой экзотикой, что вряд ли мог сказаться на чьем-то говоре. Изменения языка происходили локально и носили спонтанный и случайный характер.

Если какое-то сообщество достаточно долго пробудет в изоляции, то его язык неизбежно станет отличаться от языка соседей. Чем больше пройдет времени и чем сильнее изоляция, тем больше накопится особенностей: уникальные слова, грамматические странности, собственная манера произношения. Вот почему британский английский намного разнообразнее американского, хоть Британия и гораздо меньше Америки: ведь британские диалекты провели врозь несравнимо больше времени. Их разобщенность сохранялась чуть ли не до начала XX в., и только тогда некоторые различия стали постепенно стираться.

Мирная (по большей части) горная страна – подходящее место для развития диалектов.

В Словении у диалектов было не меньше условий для развития, чем в Британии, а то и больше. Словенцы поселились здесь в VI в., и местность в их новом доме была настолько гористой, что у жителей одной долины не было охоты посещать соседнюю, а тем более отправляться дальше. В течение многих столетий этот небольшой народ входил в состав относительно благополучных, стабильных, многонациональных империй, таких как империя Каролингов или Габсбургов. При этом государственная и религиозная деятельность, городская деловая активность происходили на различных иностранных языках, а словенские крестьяне общались между собой на словенском – они доили коров, убирали урожай, а их диалекты постепенно менялись. Если бы кто-то из них из амбициозности или эксцентричности вздумал подражать в построении фраз и произношении национальной элите, он обнаружил бы, что сделать это практически невозможно, потому что до середины XIX в. мало кто из писателей или представителей элиты пытался выражать свои мысли на словенском.

У других славянских языков положение было совершенно иным. На русском, украинском, белорусском и польском языках говорили в основном на равнинных территориях, а история этих народов полна завоеваний, поражений, миграций и других событий, которые приводили к перемещению и перемешиванию населения, так что диалекты постоянно выравнивались. И у чехов со словаками было почти так же.

Некоторые славянские земли южнее Словении – остальная часть бывшей Югославии и Болгария – тоже довольно гористы, поэтому их диалектное разнообразие выше, чем у более северных славянских языков. Но во всем остальном эти южнославянские территории отличаются от Словении. Письменные версии их языков возникли и закрепились гораздо раньше. Кроме того, иначе сложилась их политическая судьба. В отличие от Словении остальная часть Балкан была зоной наступления Османской империи и после столетий оккупации являлась ареной борьбы за независимость. Так что там миграция населения была гораздо интенсивнее, чем в Словении, которую основная часть конфликтов обошла стороной. А чем больше перемешивается население, тем меньше разнообразие его диалектов.

В нынешней Словении, разумеется, такое перемешивание уже вошло в обычай. Страна обладает современной экономикой, стала членом ЕС, и теперь ее жители регулярно проезжают бoльшие расстояния, чем их предки проезжали за всю свою жизнь. Словенские диалекты все больше гомогенизируются и, возможно, скоро достигнут уровня однородности молока из супермаркета. На самом деле «молочный» разговорный словенский уже становится вторым нормативным языком. Первый, известный под названием современный стандартный словенский, практически неотличим от письменной речи, в нем все произносится именно так, как пишется, и сохраняется ряд старинных особенностей, которые уже исчезли в диалектах. В то же время нарождающийся второй нормативный язык основан на современном диалекте столицы – Любляны. Его противники сетуют на небрежное произношение (не все слоги произносятся, игнорируется тональность или мелодия слов) и утверждают, что отдельные его грамматические правила неверны (перестали использоваться некоторые окончания). Но то, что сегодня считается ошибкой, часто завтра становится нормой, и вполне возможно, что весь народ переключится с региональных диалектов и современного стандартного словенского на новую версию языка.

Если, конечно, словенской культурной элите не удастся сохранить в своей среде современный стандартный словенский язык. Это привело бы к крайне необычной ситуации: единственный диалект в стране являлся бы признаком высших слоев общества.

Словенский язык дал миру одно слово: karst, геологический термин, обозначающий рельеф поверхности, покрытый воронками и пещерами, образованными водой. В английский слово karst пришло через немецкий; словенская форма слова – kras.

Vrtickar – строго говоря, это всего лишь садовод-любитель со своим участком земли, но при этом подразумевается, что человеку больше нравится пить пиво с другими такими же садоводами, чем выращивать овощи и цветы. В английском слово можно было бы распространить и на другие любительские занятия, которые служат прикрытием дружеских возлияний.

Некоторые варианты английского традиционно называются криптолектами (или тайными языками), потому что были выработаны группами, которые хотели общаться между собой тайно от окружающих. Примером криптолекта может служить кант, на котором говорили преступники в XVI–XVIII вв., а также полари, который возник в среде геев в начале XX в., когда активные гомосексуалисты считались уголовными преступниками. В обоих языках было столько собственных существительных, прилагательных и глаголов, что непосвященный человек ничего не мог понять, несмотря на явно английскую грамматику.