— Русс капут! Юде капут! Коммунисты капут! Все капут! — кричал обер-ефрейтор так, точно выступал перед огромной толпой людей где-то на площади. — Вся эта земля, шахты, заводы будут принадлежать Третьему рейху, а хозяйничать здесь будут люди чистой расы. Кто осмелится поднять голос, тому паф-паф, капут…

Обер засмеялся, а глядя на него, загоготал солдат, который, оставив в покое Шифрины тряпки, исступленно набросился на сметану и творог в бидонах. Он ел с такой жадностью, что даже не заметил, как измазал себе все лицо, усы, даже уши.

Такой неприглядный вид солдата «великой Германии» вывел обера из себя. Он сердито крикнул усачу что-то вроде того, чтобы тот прекратил это свинство. Его начальник ведет с этими руссами такой серьезный разговор, а он, мол, портит все дело…

И все же обер куражился и очень строго спросил у пастухов:

— Нах Вольга, нах остен гнали скот?

— Никак нет! — ответил не задумываясь Шмая. — Тут очень хорошие пастбища… И дом наш неподалеку… Вот и пасем здесь скот…

— Цурюк! Цурюк, швайне! Нах Дойчланд! Нах Дойчланд! — брызгал слюной обер-ефрейтор. — Почему стоите, как остолопы? Быстро поворачивайте гурты назад! Нах Дойчланд! Нах Германия! Понял?

Шмая-разбойник покачал головой: нет, мол, он ничего не понял, он не хозяин этого гурта и не вправе распоряжаться им. Приедут хозяева, они скажут, как поступить со скотом…

Обер вскипел:

— Ферфлюхте швайне! Теперь хозяином всех стад является здесь не кто иной, как он, обер-ефрейтор Вильгельм Шиндель! Он есть уполномоченный Третьего рейха, хозяйственной команды германской армии. Он может приказать вывезти все в Германию, нах Дойчланд, и все обязаны беспрекословно подчиняться ему. Иначе он — паф-паф, и всем капут! Теперь понятно?

Шмая молча развел руками.

Красное длинное лицо обера стало свирепым. Он набросился на Шмаю, сорвал с него фуражку и швырнул ее в лужу, порвал на нем рубаху и стал его избивать. Только когда из носа и изо рта у Шмаи потекла кровь, обер оставил его и отошел в сторону.

— Ну, а теперь руссишес швайн будет знать, как разговаривать с победителем или нет?..

Шмая гневно смотрел на разъяренного обера. Ветер развевал его взъерошенные волосы, трепал полосы изорванной в лохмотья рубахи. Он бросился бы на обера и задушил бы его на месте, растоптал бы ногами, но, посмотрев на дула автоматов, опустил голову и стал вытирать рукавом кровь.

Данило Лукач подошел к Шмае, стал вытирать ему лицо платком, но обер бросился к Даниле и ударил его сапогом в живот. Данило вскрикнул и повалился на землю. Он корчился от боли, громко стонал. Тогда не выдержал Азриель. Забыв, что на него уже давно подозрительно посматривает обер, он подбежал к Даниле, опустился рядом с ним на землю, своим телом заслоняя его. Но обер подскочил к Азриелю и, оттолкнув его от Лукача, выстрелил ему в спину.

Пастух вскинул руки и с проклятьем на устах упал на мокрую донецкую землю.

— Зо! Зо! Ферфлюхте швайне! Теперь, небось, поняли, что обер-ефрейтор Вильгельм Шиндель есть хозяин России, что ему надо повиноваться? Все капут! Вся Украина капут! Москва капут, Ленинград капут, Донбасс капут! Русс, большевик — все капут! Шнелль, шнелль, нах Дойчланд! — скомандовал он, указывая на перепуганных коров, которые, услышав запах свежей крови, сбились в кучу.

Шмая-разбойник с трудом поднял голову. Азриель лежал мертвый в луже крови, а рядом катался по земле, крича от боли, Данило Лукач. И горько было оттого, что он не мог отомстить за них…

— Ну что? — исступленно кричал обер. — Погоните гурты нах Дойчланд или нет?

Шмая кивнул головой:

— Что ж поделаешь… Дайте только немного прийти в себя…

И он подошел к Даниле, наклонился над ним:

— Крепись, дорогой, а то бандюги пристрелят тебя…

Он помог ему подняться на ноги.

— Лучше пускай пристрелят…

— Что ты говоришь? — тихо промолвил Шмая, остановив свой взгляд на мертвом Азриеле. Слезы душили его, но он всеми силами сдерживался, чтобы не заплакать на глазах у душегубов.

— Ненавижу их! Будь они прокляты!.. — прошептал Данило, делая первые шаги.

— Вас? Вас? Что такое? — направился к нему обер.

Вместо Данилы отозвался Шмая:

— Это он говорит, что повинуется вам… Сейчас погоним худобу нах Дойчланд…

— Яволь! — бросил обер, надев на шею автомат, и с ненавистью посмотрел на пастухов, которые направились к гурту.

Шмая на минутку остановился над мертвым телом товарища, с которым прошел такой тяжелый путь, и, сам не зная почему, обратился к оберу: