Большинство, однако, если и говорит, то о самом будничном. Кто корову не успел подоить, кто как раз собирался на сенокос, а кто хотел свезти молоко на маслобойню. Удивительное дело: никого не интересует, что с ним будет. Впрочем, пожалуй, нет, всех это заботит, они просто не выкладывают вслух своих опасений.

За что их сюда кинули? Все они с виду самые заурядные крестьяне. Но куда сильнее меня угнетает дру гое. Один-два человека не смогли бы нахватать столько народу; значит, бандитов много. Более того: до чего же открыто они осмеливаются действовать! Или немцы уже дошли по приморскому шоссе до Пярну?

Ко мне подходит молодой, очень живой, можно сказать, веселый парень.

– Такие двери с наскока не собьешь и между решеток не пролезешь, говорит он с усмешкой.

Он сразу вызывает у меня расположение. Тем, что угадывает мои мысли, что у него хватает силы улыбаться, что он видит во мне товарища. И я иду на откровенность:

– Идиотство - сидеть и ждать чего-то. "Идиотство" не совсем верное и уместное слово, оно

ие выражает тех чувств, которые заставляют меня исследовать двери и окна. Просто я не придумал слова поумнее.

Незнакомец соглашается:

– Само собой, идиотство.

– Мощный амбарчик!

– Своими руками в позапрошлом году новые двери навесил, - говорит он.
– Доски сосновые, толщиной а два с половиной дюйма, да еще планками обшиты. Вот ведь какая чертовщина, сам для себя каталажку соорудил!

– Ты плотник?

Я не смог сказать ему "вы". Язык не повернулся, уж очень он свойский.

Парень улыбается. Чтоб не унывать, попав в такой переплет, надо быть или дубиной, или человеком сильной воли.

– У меня, брат, девять ремесел, голод - десятое. Могу и стены и печи класть, стропила подводить, лошадей ковать, торф резать и лес валить. Нашему бывшему волостному старшине, который вместе с капитаном Ойдекоппом перебаламутил у нас народ и велел вытащить меня ночью из постели, я своим рубаночком клееный платяной шкаф смастерил, с тремя дверцами. Ты сам откуда?

– Из Таллина, из батальона истребительного.

– Про батальон лучше никому не заикайся. Батальонов этих пуще всего боятся, жуть как ненавидят!.. Харьяс, тот самый старшина, про которого я говорил, и Ойдекопп совсем задурили народу голову своими разговорчиками. Дескать, истребительным батальонам приказано сжечь деревни и хутора, а крестьян - высылать и расстреливать. Словом, истреблять все подряд, чтобы немцам досталась одна выжженная пустыня.

Я как можно спокойнее и равнодушнее сообщаю:

– Они знают, что мы из Таллина, значит, им и про батальон известно.

Парень говорит понимающе:

– Вот почему они вас так измолотили.

– Волостной старшина - это такой невысокий пузатый старикан с усами?

– Он самый. Серый барон, хитрец из хитрецов. Такого нам напел, что мы чуть было в председатели исполкома его не выбрали. Да в Пярну не разрешили. Ничего себе представитель рабочей власти: восемьдесят гектаров земли!

Я показываю взглядом на людей вокруг, часть которых все еще дремлет, а часть - проснулась и занимается кто чем придется.

– За что их сюда приволокли?

– Ааду Харьяс и ему подобные сочли их красными. Примерно с треть просто новоземельцы. Нашего председателя исполкома расстреляли. Меня тут недавно милиционером назначили. Но не успел я и в мундир влезть, как уже власти лишился.

Последние слова смешат его самого. Но тут же лицо его темнеет.

– Сам виноват, - говорит он.
– Надо было посты расставить. Я уже в самом начале войны затребовал из Пярну винтовки, но нам ничего не прислали. Посоветовали вооружиться охотничьими ружьями. Не захотелось затевать эту канитель с двустволками, решили ждать винтовок. Вот и угодили сюда, Только и двустволки не помогли бы, с ними против английских винтовок не попрешь.

– У нас и винтовки были, и гранаты, - бормочу я. Он вглядывается в мое лицо и советует:

– Ступай-ка ты к своим и посиди. Надо тебе сил набраться.

Я смотрю на него растерянно:

– Для чего?

– Хотя бы для того, чтобы пойти на расстрел с поднятой головой.

Только теперь осознаю с полной ясностью, какая участь нам грозит. Я все еще по-детски надеялся, что нас оставят, пожалуй, в живых, раз не прикончили сразу.

Кажется, я не сумел скрыть, как тяжело на меня подействовали его слова, потому что он поспешил смягчить их:

– Погоди... Может, оно не так еще и страшно, как кажется. Небось в Пярну тоже не сидят сложа, руки, пока тут враждебный элемент бесчинствует.

Я молчу.

Милиционер дает новый совет:

– Если у кого из вас есть партийный или комсомольский билет, заройте в землю.

Но я пропускаю совет мимо ушей, меня занимает другое. Я задаю вопрос, вертевшийся все это время у меня на языке:

– А что это за люди, которые захватили исполком и от которых мы должны... прятать свои билеты?