– Свожу - чего не сводить. Хоть в Систему Ада сведу, - добавил Крот как-то многообещающе.

– Мы что, тут в самом деле одни?
– вдруг осведомился Миша.

– Одни, - хищно посмотрел на него Крот, и кротовые глаза вдруг заблестели, точно их обладатель прозрел.
– Не считая двоих солдат в Передней. Придурки какие-то. Залезли на десять метров и ждут, что дальше будет. А чего там...

– Крот, пожрать не хочешь? Суп, правда, .съели, но вот чай, печенье, паштет.

– Давай.

Пока Крот насыщался, Саша нашел, наконец, нужный строй и запел трагическую песенку "Ой-ё", сочинение "Чайфа". Но никто не подхватил, не поддержал. Катя сидела, уткнув нос в колени, и тихонько посапывала. Равиль тоже, кажется, уже видел сны. Михаил боролся с тяжестью век.

– Хорошо играешь, - похвалил Сашу Крот.
– А ты знаешь эту, как ее, "Атланты небо держат"? Недавно услышал песенку...

– Недавно?
– удивился Саша.

Даже те, кто почти спал, удивились - как можно было только недавно услышать эту песенку Берков-ского, написанную лет тридцать назад.

– Чего там наверху новенького?
– спросил Крот.

– Да чего там может быть новенького, - пожал плечами Василий.
– Война в Чечне.

– В чем?

– В Чечне. Доллар растет по копейке в час. "Спартак" - чемпион. Черномырдин...

Но Крот не стал интересоваться, чего там наверху Черномырдин.

– Ладно. Смотрю - вы тут носом клюете. Завтра увидимся.

– А ты где стоишь?
– еще раз попытался узнать Вася.

– Я вас найду.

И Крот исчез.

Мишин подозрительно исправный хронометр показывал шесть часов вечера. Но в сон клонило всех. Если не считать кратковременного и неглубокого отРуба в электричке, прерванного к тому же контролерами, то путешественники были на ногах почти двое суток. Поэтому, не сговариваясь, все расползлись по своим спальным мешкам.

У Саши и Кати были мешки, сплетенные "молниями" в один, находившийся на вежливом удалении от остальных.

Когда Василий задул свечу, сразу наступила темнота. Она была настолько всеобща, велика и непроницаема, что кряхтение, шебуршание и сопение укладывающихся ко сну казались каким-то странным шлейфом чужого мира, совершенно неуместным тут.

Миша открыл глаза, закрыл, снова открыл - разницы не было никакой. Зрение ощутимее работало с сомкнутыми веками. Видимо, мозг, защищаясь от слепоты, вызывал для зрительного нерва из подсознания какие-то кружочки, искорки и прочий развлеканец. А для уха в полной тишине - звон.

Но усталость брала свое. Засыпая, проваливаясь в мягкую бездонную яму, Миша бесцельно и беспредметно произнес про себя: "Система Ада - красиво и страшно". И услышал сдержанную возню и приглушенное хихиканье со стороны этих юных и довольных, вызывающих зависть.

Катя доверчиво прижалась, переплелась руками и ногами со своим парнем.

– Я думала, что замерзну, а с тобой ничего.

– Васька же сказал, что тут постоянная температура и зимой и летом, прошептал ей Саша в ухо.

– Постоянная, в отличие от тебя. С кем ты мне будешь тут изменять, подлец?

– С летучими мышами.

– Отлично, - шептала она ему в плечо, отодвинув губами край выреза футболки.
– Хорошая парочка - ползучий гад и летучая мышь. Ой, ну что ты делаешь... Саш, ты же говорил, что спать хочешь... Руки не помыл... м-м... пониже... никакой гигиены.

Она передернула ногами, сталкивая с себя шерстяные колготки вместе с трусиками. Ей было еще страшно, еще очень страшно в этой тоненькой скорлупке из спального мешка и его объятий.

Нет, уже не так страшно. Саша был уверен в себе и настойчив. Это ее успокоило. Соски отозвались привычной и приятной истомой напряжения. Между ног стало так горячо, что эта энергия, уходя в окружающий воздух грота, грозила нарушить экологию среды. Но еще больше тепла входило в Катю. Александр был неутомим. Девушка сладострастно застонала и, уловив за хвост ускользающую мысль, что здесь, в абсолютной тишине, ее неприличные стоны будут подобны камнепаду и обвалу в шахте, заставила себя вжаться носом и губами ему в шею, в пахнувшие сыростью завитки волос.

– Кончи в меня, Сашенька, кончи в меня... Я прошу тебя... Сашенька, любимый мой... да-а-а-а-а... та-а-а-а-а-к...

Миша балансировал на грани сна. Его засасывало в омут бессознательного, где раззевалась невидимая бездонная глотка тьмы, чтобы проглотить никчемного жалкого человечишку, перемолоть его каменными жерновами каменных стен желудка Земли, но тут же легкомысленная возня и сопение неподалеку возвращали его в явь. Предательское воображение чертило ему в глухой бархатной тьме линии светящуюся плавную линию женского бедра, шеи, контур обнаженной руки. Боже!