Тайное стало явным. Заславский давно состоял в разработке у немецкого агента в Кречетовке. Знали слабости инженера, насущную потребность в деньгах (жена больная), подгадать командировку не составило труда, устроили подселение, проститутки, вербовка — сценарий четкий и незамысловатый. Как, в сущности, просто… Ну, а дальше концы в воду, немцев выгодно отличает предусмотрительность, — умело подчистить за погоревшим информатором — их козырной конек.

По ходу чтения, Воронов отметил низкое качество работы местных органов. Странно, но в Главном управлении ничего не знали об аресте по статье за шпионаж инженера-железнодорожника. Перспективы открывались заманчивые, — транспортники стали практиковать игру в поддавки, подсовывая немцам ложную информацию.

Скорее всего, местные энкаведешники суетливо прокололись, задержание произошло не скрытно, впопыхах. Определенно, немецкая агентура тотчас узнала об этом и успела предупредить присных лиц. В итоге, территориалы даже на след вербовщика Ершова не вышли. Работали топорно, не на прямую с центральным аппаратом контрразведки, а окольными путями, через личное знакомство. И вот результат кумовства. В итоге и тут, и в Москве, чтобы не намылили шею за допущенные оплошности, спустили дело на тормозах.

Да уж, такая нерадивость не редкость в казенном ведомстве. Да и предъявить претензию теперь некому, в то время начальствовали другие, а столичные покровители — те далече.

Ну, а на чем погорел Григорьев…

Григорьев Алексей Васильевич — 1887 года рождения (еще не старый человек), русский, уроженец Покровской слободы (с 1914 года город Покровск, ныне Энгельс — до 1941 года столица Автономной республики немцев Поволжья, теперь райцентр в Саратовской области). Отец из волжских хлеботорговцев средней руки (найден купец с такой фамилией в саратовском реестре), мать — лютеранка, немка по происхождению. Странный семейный симбиоз, подозрительная биография получается… вот и немецкая составляющая… Учился в Саратовском Александро-Мариинском реальном училище. И еще всплыла одна интригующая несообразность… Будучи записан как русский, получал стипендию Эттингера для немцев лютеранского вероисповедования (сам сдуру проболтался на следствии). Выходит, что этот Григорьев — von den deutschen, а уж потом переписался в русские. Как известно, немцы щепетильный народ, и за красивые глазки, не разбрасывались именными стипендиями. Вероятно, и имя Григорьева изменено, точнее, русифицировано, а прежде Алексей именовался Алоисом Вильгельмовичем (фамилия растворилась), вот из-за этого «кайзеровского» отчества, видимо и пришлось поменять имя и национальность. Только почему, ведь до начала войны с германцем оставалось еще много времени?

Воронов подумав, сделал допущение: «А Алексей, не приемный ли сын русака Григорьева? Отвратительно поработали саратовские товарищи. Следовало поднять подноготную купца-хлеботорговца. Уж не вдовушки ли лютеранки капитал послужил купеческому становлению Григорьева-старшего, вот и пришлось альфонсу усыновить приемного сынка, дать отчую фамилию. Ну, а прежние связи жены среди поволжских немцев, позволили мальчику сиротке получать именную стипендию. Вот так, похоже на правду получилось…».

По окончании училища Григорьев ходил в конторщиках, затем работал бухгалтером в заволжской линии Рязано-Уральской железной дороги. До начала Империалистической жительствовал в Саратове, мобилизации не подлежал. Но это записано со слов подследственного, запросы в саратовское УНКВД не дали положительных результатов. «То ли саратовцы совсем мух не ловят, то ли архивы по большей части намеренно похерены…»

Воронов опять задумался: «А если волжане добросовестные ребята и сведений о Григорьеве по правде не нашли, таковых попросту нет. Алексей мог в те годы обретаться вне Саратова. Какой там высвечивает год… парню двадцать — девятьсот седьмой… Семь лет околачиваться неизвестно где, само собой выпал из российских архивов. Легко допустимо, что прозябал у родственников в Германии, а что тут такого… Вот и подцепили там сироту ребята из кайзеровских спецслужб, а может даже из отдела III B.

Потом он вновь объявился в России. Но опять непонятно, поменял губернский город на задрипанную Кречетовку. Хотя логично, — заметал следы. Ух, мать честная… числился аж старшим конторщиком… Определенно постарались ребята полковника Николаи — шефа германской военной разведки. Теперь уже все совпадает, наверняка Алексей Васильевич, или как там обозвали, «трудился» на соплеменников еще с Первой мировой войны.

После революции Григорьев работал поэтапно и бухгалтером, и экономистом на ведущих предприятиях узла, перед арестом являлся старшим экономистом паровозного депо Кречетовка. То есть в полном объеме владел технико-экономическими показателями, вел штатные расчеты, короче, играл одну из первых скрипок у паровозников станции. Да, славненькое дельце…»

С орсовским снабженцем Машковым экономист завел дружбу как завзятый выпивоха — любитель выдержанного армянского коньяка. Никому не тайна, что таковой предназначался только старшему комсоставу НКПС. Господи, ну, какая проза… Машков целенаправленно, из разу в раз, выстраивая убедительные силлогизмы на примерах культуры и науки, провоцировал экономиста на сочувствие к немецкой нации. И в то же время снабженец нещадно ругал фрицев, в застольных беседах, в противовес недавним выводам, уничижительно обзывал этот народ негожими словами. Заодно, а здесь просматривалась логично предусмотренная связь, ругал чуть ли не площадным матом евреев, завзятых нехристей и кровопийц. Тем самым вводил Григорьева в ступор такими провокационными суждениями. Получалась взрывная смесь из квасного патриотизма, ярого антисемитизма, завистливого преклонения перед Западом и Германией форпостом цивилизации — как такое уложить в голове одного человека… На том и основан хитрый иезуитский расчет: притупить осторожность Григорьева, не дать фольксдойче почувствовать угрозу, несомую Машковым. Ведь человек, у которого каша в голове, неспособен на выверенные поступки и, следовательно, потаенные амбиции непременно вылезут наружу.

Григорьев поначалу невразумительно лепетал о цивилизованности и прогрессивности немцев, одаривших мир когортой гениальных личностей. Потом осмелев, стал в пьяных дебатах намекать на антропологическое превосходство германцев над другими народами. Соответствующе, еврейской теме уделял неукротимо пристальное внимание. Тут уже попахивало нацисткой идеологией. Вот так и опростоволосился. Попал, как кур во щи… Семен поднажал с явным умыслом и уже не сомневался, что перед ним не банально доморощенный германофил, а настоящий фашист. Как водится, настучал куда надо, сгустив краски, вызвал немедленный арест экономиста.