И Ганс ответил, с холодной яростью:

— За дерьмо, вот за что. За то что я пожрал дерьма за фюрера. Мы вошли в Пушкин в сентябре 1941. Я ехал впереди всех, нам, мотоциклистам, было приказано убедиться, что ничто не помешает танкам войти в город. Красная Армия из Пушкина сбежала, отошла к Ленинграду. Но оказалось…

У Ганса перехватило дыхание.

— … Оказалось, что в городе есть защитники. Дети. Клянусь, что это были дети, школьники, старшеклассники. Мальчики, девочки, все вперемешку. Они топали в противогазах. Зачем, почему в противогазах? Я понятия не имею до сих пор. Но они шли, вооруженной толпой, а вел их русский полицейский, в синем мундире. И они меня увидели, и стали стрелять. А мотоцикл вел Йозеф, а я сидел на пулемете… Это было настоящее безумие. Я тогда понял, что большевики сумасшедшие, все было как во сне. И я начал стрелять в ответ. Я уничтожил полсотни противников за минуту, они пытались сопротивляться, но без толку, у них были какие-то древние винтовки… Господи… Вот за что я получил железный крест! Я взял Пушкин, в одиночку взял город, мы с Йозефом его взяли…

Ганс разрыдался. Потом сорвал с груди мундира железный крест, швырнул его на пол.

Майор пребывал в шоке, он раздулся, как жаба, пьяные глазенки ничего не выражали. Ганс резко повернулся и зашагал к выходу из бани.

Но дядя Клаус окликнул его, вроде даже мягко:

— Постой-ка. Я тебя не для того позвал.

Ганс замер.

— Вернись, — потребовал майор, — Это еще не всё. У меня для тебя плохие новости.

Ганс резко обернулся:

— Что стряслось? Что-то с мамой? С братом?

— С ними всё в порядке, — отмахнулся майор, — Тут дело другое. Пострашнее.

Железный крест 2-го класса

Знак «За ранение» (тип 2) серебряный

Немецко-фашистские мотоциклисты, мотоцикл BMW R-12

Группа армий «Норд», Вырица, 2 мая 1943 5:31

— Ну? — Ганс уставился на майора.

Майор тем временем тяжко осел на стул, прикрылся простыней и указал на висевший на гвозде мундир:

— Возьми. Там. В левом нагрудном кармане.

Ганс прошел к майорскому мундиру, полез в нужный карман, но тот оказался пустым. Сообразив, что дядя имел в виду левый карман со своей точки зрения, Ганс проверил другой — там оказалось письмо. Уже распечатанное, без конверта, но аккуратно сложенное.

Ганс развернул письмо и тут же узнал почерк.

— Это же от Марты, от моей невесты…

— Да, — подтвердил дядя, — Это письмо тебе.

— Мне? И вы его вскрыли???

— Конечно! — обиженно ухнул майор, — Гестапо сказало мне за тобой приглядывать, вот я и приглядываю. И за твоей перепиской тоже. Садись. Читай. Прямо здесь читай!

Ганс был до глубины души оскорблен тем, что майор теперь еще и лезет в его личную жизнь.

— Письмо вообще-то прошло военную цензуру, — Ганс указал майору на кроваво-красную печать с орлом, — Так что гестапо тут искать нечего.

Тем не менее, Ганс покорно сел и погрузился в чтение послания от невесты. Марта была на пять лет младше него, она — дочка фермера-соседа жила всего в километре от фермы Швабов, и Ганс её даже любил. Когда-то любил, но теперь…

Взгляд Ганса скользил по строчкам.

«Здравствуй мой дорогой Ганс… Обстоятельства непреодолимой силы… Сердцу не прикажешь… Судьба и Господь так распорядились… Прочитала твое последнее письмо… Но… Обвенчались месяц назад… На войне за выживание, которую ведет сейчас германский народ, решения нужно принимать быстро… Прости, если сможешь…»

Дядя Клаус, пока Ганс читал, приободрил себя самогоном, а потом заявил:

— Бросила тебя твоя Марта, племянник. Выскочила замуж за офицеришку ??! Но хотя бы честно тебе об этом написала. Клянусь, это делает ей чести! Не каждая девушка найдет в себе силы вот так просто написать жениху на фронт, что вышла за другого.

Ганс теперь не плакал, после того, как он минуту назад рассказал про инцидент в Пушкине, плакать из-за женщины уже казалось ему глупым и неуместным. Да он ничего особо и не ощутил. Разве что в очередной раз осознал всю глубину человеческой подлости.

Ганс скомкал письмо, сунул в карман, потом подобрал с пола свой железный крест, зло посмотрел на дядю:

— Вам весело, господин майор?

— Да, черт возьми! — доложил майор, — Естественно, мне весело. Будь у тебя яйца, Ганс, твоя поблядушка бы тебя никогда не бросила, уверяю тебя. Но яиц у тебя, как мы уже выяснили, нету. Будь они у тебя между ног — ты бы не гуманничал с русскими свиньями, и не создавал бы мне проблем.

Ганс на это отмолчался, он просто больше не знал, что сказать.