— Ну? — Донцов метнул взгляд вверх. Крашенков был выше его чуть ли не на целую голову. — А на остальное как?

— А тебе-то зачем?

— Да так, интересно… Знаешь, а я вчера с одной познакомился… Закачаешься!

— В каком смысле?.

— А в любом!.. Хочешь, познакомлю?

— А не боишься?

— Что отобьешь? Да отбивай себе на здоровье!

— Слышала бы она…

— А она и не то слыхала!

— Я бы с такой и связываться не стал!

— Ну ты, известное дело…

В голосе приятеля Крашенков уловил нотку обиды. Легонько толкнул его плечом:

— Брось, Катушка!.. Ты куда тянешь связь?

— Да тут до сельсовета, — не глядя, ответил Донцов. — Просили, чтобы подсоединили их к какой-нибудь воинской части. Бандеров опасаются…

— А-а!..

— Ну, бывай!.. Поехали! — обратился он к своим связистам.

Те подняли катушку и двинулись за ним следом. «Сам же виноват, а еще дуется», — подумал Крашенков. Но ему стало жалко Донцова, и он окликнул его:

— Сашка!

— Чего? — обернулся тот.

— Я к тебе вечерком зайду!

— Заходи, — сдержанно ответил Донцов.

Крашенков слишком хорошо знал своего друга, чтобы придавать значение таким мелочам, как тон или даже отдельные слова. Нескольких часов тому достаточно, чтобы начисто позабыть об обиде.

Донцов и солдаты скрылись в чаще.

Несмотря на то что все было как прежде: и темный лес, и тишина, и еще немалое расстояние до села — страха как не бывало. Крашенков удивленно покачал головой и продолжил путь…

В тот вечер, однако, Крашенков никуда не пошел. Его неожиданно назначили дежурным по части. Старший техник-лейтенант Мхитарьян, чья очередь была дежурить, получил приказание срочно выехать в распоряжение командующего артиллерией армии. Давно поговаривали, что его метят на какую-то ответственную должность. Но куда и кем, никто не знал. Сам же Мхитарьян на все вопросы отвечал загадочной улыбкой на тонких и подвижных губах. В общем, его ожидало повышение, это понимали все. Но Крашенкову от этого легче не стало. Целые сутки он мотался по части: проверял посты, встречал и провожал машины с боеприпасами, бегал на кухню снимать пробу, вместе с шифровальщиком принимал телефонограммы и передавал сводки, а в свободные от беготни минуты тут же, в штабе, перевязывал фурункулы и порезы, давал лекарства, писал справки об освобождении.

При всем этом дежурство протекало спокойно, без происшествий, если не считать происшествием короткую телефонограмму, в которой командованию артсклада предписывалось, как там было сказано, «в связи с участившимися случаями нападения кулацко-националистических банд на военнослужащих и гражданское население, в кратчайший срок принять меры к усилению охраны оружия и боеприпасов». Крашенков немедленно поставил в известность капитана Тереба, и тот распорядился установить три дополнительных поста.

Но ночь прошла тихо.

На следующий день под вечер Крашенков сдал дежурство и вернулся в санчасть. Устало опустился на кровать, снял сапоги и с наслаждением ощутил босыми ногами прохладный земляной пол.

— Чай будете пить? — хмуро спросил его Рябов.

— Буду! — Массируя затекшие ноги, Крашенков весело добавил: — Только настоящий!

— Уж какой есть…

Не прошло и двух минут, как все было готово: сдвинуты на столе медикаменты, расставлены по ранжиру хозяйский чайник, две пол-литровые железные кружки, маленькая бутылка «витаминчика» — черносмородинового сиропа, которым они обычно подкрашивали кипяток.

Но едва сели за стол, как в дверь забарабанили.

— Гладков! — сразу определил Крашенков. — Вот черт! Он когда-нибудь дверь вышибет!

Встал, пошел открывать: если крикнуть, все равно не услышит. Но и без приглашения ни за что не войдет. Будет колотить до тех пор, пока кто-нибудь не откроет. Сколько ему ни говорили, чтоб входил без стука, он продолжал свое. И ничего с ним нельзя было поделать.

За дверью действительно стоял Гладков.

— Давай входи! — сказал Крашенков.

— В гости пришел! — радостно сообщил тот. Но, как всегда, чего-то выжидал за порогом, словно не решаясь войти.

— Ну, входи же!..

Гладков вошел и зачем-то снял пилотку. Громко спросил:

— Чай пьете?

— Самогонку, — буркнул Рябов.

— Тогды налей! — И Гладков, дурачась, подбежал к столу, схватил кружку и протянул ее к Рябову: — Ну, налей!

— А вы говорите, что он не слышит, — усмехнулся старшина. — Да у него слух получше нашего с вами…

— Эх ты! — с укором произнес Гладков и, не глядя, поставил кружку на край стола.