— А я думал, что их уже зачислили, — сокрушенно заметил я. — Только вот обмундирования не успели выдать.

— Обмундирование, товарищ лейтенант, дело десятое. Главное — воинская присяга!

Поучительный тон, которым было сказано это, несколько задел мое самолюбие, и я сердито проговорил:

— Что главное, а что не главное, можете не сомневаться, старшина, мне тоже известно!

Саенков крякнул, но промолчал.

Хотя я и освоился в темноте, но, наверное, изрядно проплутал бы в поисках нашей хаты, если бы не мой помощник. Он уверенно вел меня какими-то садами и пепелищами, пока мы неожиданно не очутились перед сараем, из которого доносились приглушенные голоса санитаров.

Старшина приложил палец к губам и на цыпочках подошел к проему. Постоял немного, послушал. Шагнул вперед и резко рванул дверь.

— Кто дежурный?

Ответом было молчание.

— Я спрашиваю, кто дежурный?

— А мы уси дежурные! — весело ответил кто-то.

— Ах, уси? — подхватил старшина. — Тогда поговорим по-другому. Подымайсь!..

И тихо мне:

— Товарищ лейтенант, нате фонарик, посветите!

Луч света, который я направил в глубь сарая, выхватывал из темноты то одну, то другую выбиравшуюся из сена фигуру. Подымались нехотя, не скрывая вспыхнувшей неприязни к старшине. Слышались недовольные реплики:

— Чому пидиймайсь? Сказано: до ранку!

— Тилькы ляглы спаты, и вже пидиймайсь!

— Мы ще не солдаты!

— Хозяйка, видать, плохо покормила его, вот и злится!

Старшина рявкнул:

— Прекратить разговоры!.. В одну шеренгу становись!

Делать нечего, выстроились. Все мрачные, неулыбчивые.

— По порядку номеров рассчитайсь!

Под низкой крышей глухо катился отсчет:

— Первый!.. Второй!.. Третий!.. Четвертый!..

Налицо девять. Двое — Орел и Сперанский — в хате. Бут — на посту. Тринадцатый — пропавший Панько.

— Смирно!.. Товарищ лейтенант, разрешите мне сказать им пару теплых слов?

— Скажите…

Новый день начался с неприятностей. Прежде всего так и не явился Панько. Расстроенный вконец Орел шагал рядом со мной и заверял, что его бывший ученик должен непременно вернуться. Задержать паренька — он не сомневался — могли только какие-то очень серьезные обстоятельства. Во всяком случае, если отсутствие Панько затянется, он сам поедет за ним. («И вместо одного, — мрачно подумал я, — недосчитаемся двоих».)

Вторая неприятность — захворал санитар Зюбин — колхозник с медным чайником за спиной. У него ночью внезапно поднялась температура, и он, тяжело дыша, сейчас брел в хвосте цепочки. Посоветовавшись со старшиной, я решил отправить больного на попутной машине в госпиталь.

И, наконец, третья неприятность — с утра пораньше где-то опять дерябнула тройка земляков. Когда и где им удалось раздобыть самогонку, уму непостижимо. Но факт остается фактом. Они вышли из села в том прекрасном приподнятом настроении, которое обычно вызывает только что выпитое вино. Но с тех пор прошло около часа, и они уже сникли. И теперь шагали по обочине, покачиваясь и спотыкаясь.

Посулив каждому из них по три наряда вне очереди, я перестал обращать на них внимание…

Было удивительно прозрачное, чистое, солнечное утро. Невероятно высокое небо прямо на глазах наливалось нежнейшей голубизной, и одно за другим таяли в нем реденькие облачка. Ласково, едва касаясь лучами, грело притомившееся за лето осеннее солнце. И было это утро таким добрым, таким расположенным к людям, что просто не верилось, что в эти минуты совсем неподалеку отсюда кого-то убивают и ранят. Но это было так. Потому что не переставая ухали орудия, и с каждым выстрелом, с каждым разрывом, с каждым содроганием земли обрывались чьи-то жизни.

И тем не менее мы шли туда — навстречу неизвестности, навстречу своей судьбе.

Впрочем, я отгонял эти мысли и старался ни о чем таком не задумываться. Да и некогда было. Оказалось, что не так-то легко пристроить нашего больного на попутку. Одни водители гнали машины за боеприпасами и не хотели ни минуты задерживаться в дороге. Другие не доезжали до госпиталя или сворачивали в сторону. Третьи направлялись по каким-то сверхсекретным маршрутам и наотрез отказывались брать с собой гражданского.

Мы уже не знали, что и делать, прямо хоть оставляй его в ближайшем селе на попечение местных жителей. Но в этом случае он вряд ли вернется к нам. А это значит — взвод станет меньше еще на одного человека! Другое дело — госпиталь. Оттуда он уже никуда не денется, тем более что в сопроводительной записке будет сказано, кто он и откуда.

Но была еще одна причина, еще одно важное обстоятельство, почему я решил во что бы то ни стало отправить его в госпиталь. Я заметил, как приуныли, помрачнели санитары, наблюдая за моими тщетными попытками пристроить их больного товарища. Они видели, что никому нет до него дела. Нетрудно представить, сколь безрадостны их мысли о своем будущем. Да только ради того, чтобы они не считали себя хуже других, я должен отправить Зюбина в госпиталь на воинской машине.