Шрифт:
«Нет, милый, так не пойдет, — помахал пальцем дядя Федя. — Рано или поздно история даст ответы на все самые сокровенные вопросы. И на этот тоже…»
«Нет войны без потерь», — твердо возразил отец Светланы.
«Это ты прав. Но ведь их могло быть много меньше?»
«Да, все мы сильны задним умом».
«А уроки истории, Алеша, чаще всего постигаются задним умом. Разве не так?»
«Никто не отрицает, что у нас были ошибки. Об этом с ленинской прямотой сказал товарищ Сталин на приеме в Кремле… Как там?.. Подожди, сейчас принесу…»
Через несколько минут он вернулся с тонкой книгой в плотном бордовом переплете. Это были выступления и приказы товарища Сталина в период Великой Отечественной войны.
«Вот… Слушай… «У нашего Правительства было немало ошибок, были моменты отчаянного положения в 1941—1942 гг.»… Тут я пропускаю… «Иной народ мог бы сказать Правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это…»
«Да, я помню эту речь, — не дослушал цитату дядя Федя. — Но вот знать бы, что за ошибки имел в виду товарищ Сталин?»
«Какие еще могли быть ошибки, кроме тех, которые допускало командование на отдельных направлениях и фронтах, особенно в начальный период?» — пожал плечами отец Светланы.
«Эх, и дипломат ты, Алешка! Чистой скандинавской выучки!» — усмехнулся дядя Федя.
«Так вот, если хочешь знать: я не вижу смысла копаться в ошибках, тем более сейчас, когда одержана такая победа. Да и кто сейчас помнит о них?»
«Ты помнишь. Я помню. Зина помнит… Возможно, и они помнят, — кивнул он на сидящих рядом Ипатова и Светлану. — Забывчивые, товарищ контр-адмирал, по многу раз на одном месте спотыкаются!»
«Пора забыть. Не тебя одного сгоряча посадили!»
«Верно, не меня одного. Но я отсидел всего пять месяцев, вернулся. А другие даже до Великой Отечественной не дотянули. А могли бы дивизиями, армиями, фронтами командовать. И как еще командовать! С первых дней войны…»
«Все это так, — согласился отец Светланы. — Но никакое общество, даже самое передовое, самое демократичное, не застраховано от ошибок. К счастью еще, что товарищ Сталин вовремя разоблачил Ежова и его клев…» — он запнулся.
«Клевретов», — подсказал дядя Федя.
«Вот-вот… К счастью для всех, в том числе и для тебя».
«Слышал такое выражение: мавр сделал свое дело, мавр может уйти?»
«Хватит, Федор!» — как-то сжался и стал еще меньше отец Светланы.
«Хватит так хватит, — усмехнулся в усы дядя Федя. — Выпьем за товарища Сталина!»
«Прошу поднять бокалы!» — обратился ко всем отец Светланы. Он встал, поправил, как будто это был новый адмиральский мундир, мятую пижаму.
Испытывая неловкость и смущенно переглядываясь, поднялись с рюмками в руках Ипатов и Светлана. Встали и дядя Федя с Зинаидой Прокофьевной: он — сильно притушив усмешку в глазах, она — с видимой неохотой; не возражая, разумеется, против самого тоста, она бы предпочла, судя по всему, выпить за здоровье товарища Сталина сидя, по-домашнему.
«За товарища Сталина!» — торжественно провозгласил будущий тесть.
Чокнулись, выпили, сели, стали закусывать.
«Богу — богово, кесарю — кесарево», — неожиданно произнес дядя Федя.
«Опять?» — нахмурился отец Светланы.
«Все, — дядя Федя поднял обе руки. — Дискуссия окончена!»
«Славный он!» — шепнул Ипатов Светлане.
«Правда?» — обрадовалась она.
«Во!» — украдкой показал он большой палец.
Перешептываясь, они сдвинули головы настолько, что он прямо лицом погрузился в ее мягкие душистые волосы.
Это заметил дядя Федя.
«За нашу молодежь!» — произнес он, остановив на них благосклонный, понимающий взгляд.
Ипатов вскочил, протянул рюмку. Но сразу чокнулся с ним лишь дядя Федя. Родители же Светланы не торопились поднимать бокалы, заставили его даже ждать лишние секунды. Особенно не спешил будущий тесть. То ли задумался, то ли раздумывал, стоит ли отзываться на этот тост.
Однако приличие было соблюдено.
Двух рюмок водки (в дополнение к уже выпитому на углу портвейну) оказалось достаточно, чтобы Ипатов снова почувствовал себя на седьмом небе. Разом спало напряжение, не отпускавшее его весь день. Неожиданно стало легко, весело, свободно. Несмотря на холодок, по-прежнему ощущавшийся в отношениях с отцом Светланы, будущее рисовалось Ипатову чудесным, хотя и не всегда безоблачным, праздником. Ему хотелось сказать своим будущим родственникам что-нибудь необыкновенно хорошее, приятное, чтобы и дядя Федя, и Зинаида Прокофьевна, и даже Алексей Степанович видели, что он расположен к ним всем сердцем, всей душой, что искренне готов их полюбить, признать самыми близкими людьми.
И он поднялся с полной рюмкой в руке и, провожаемый встревоженно-озабоченным взглядом Светланы, чуть заплетающимся языком произнес:
«Я хочу выпить за нашу авиацию, которая надежно прикрывала нас с неба, которая назло фрицам завоевала господство в воздухе и показала гадам, на что способны сталинские соколы! Я хочу выпить также за наш славный Военно-Морской Флот, который топил вражеские корабли на всех меридианах («Почему на меридианах?» — вдруг подумал он). За мотопехоту, которая никогда не отступала! И конечно же, я хочу выпить за советских медиков, которые дважды спасли мне жизнь! За дружбу!» — заключил он и выпил одним духом.