Несколько минут мне пришлось дожидаться в приемной, возле гигантского фикуса, которому, как я тут же узнал, сотрудницы Центра дали имя Никифор. Потом я поговорил с директором — Николаем Андреяновичем Сапожниковым, два дня спустя мы с ним заключили контракт, и я сделался практически хозяином этого необитаемого острова Свободы. Мы решаем, что Николай Андреянович дает мне должность директора по развитию и мало подходящие к этому званию шестьсот долларов в месяц. Когда я приведу сюда инвестора, то получу семь процентов от суммы сделки — на это здесь согласились с неожиданной легкостью.

А вот теперь мне надо решить, как вписать в новую жизнь доставшееся мне имущество: тонны старого бетона, старых ДСП, старых воспоминаний и старых привычек. Одна идея в ту пору казалась мне привлекательной. Меня, сидевшего на окладе в шесть сотен долларов, крайне занимала судьба существ, которых в ту пору еще серьезно принято было называть олигархами. Они пока не сидели в тюрьмах, не распихали себя по заграницам, а тратили силы на разборки друг с другом, раздражая решительно все слои терпеливого российского населения. Значит, стоит отыскать среди них разумного персонажа, который поймет, что сейчас жизненно важно вкладывать деньги в собственный имидж.

Я обдумывал это вечером, сидя на кухне. В алюминиевом ковшике булькал настой дубовой коры, которым мой дедушка лечил себе десны. Внизу, на детской площадке двое алкашей беседовали с лохматой бродячей собакой. А я тем временем ручкой на бумаге выводил: "Уверен, что надо возрождать политическое значение Центра, на современном, разумеется, этапе… Следует войти в контакт с представителями крупного бизнеса и предложить им финансировать этот проект. Пусть кто-нибудь из них поставит перед собой цель — вырастить политическую и интеллектуальную элиту, которая будет отстаивать и его собственные, в частности, интересы".

Я думал: пусть он раздает гранты, начнет проекты в регионах, чтобы отыскать там людей умных и энергичных. Будем собирать по российским городам местных политиков (любых, без различия их взглядов), журналистов, вменяемых бизнесменов. Какой-нибудь студент из Мурманска, который создал институтскую газету, и тот, кто, допустим, в Ростове-на-Дону придумал хороший сайт, — вот здесь они между собой и станут общаться. Всемирная известность института, еще не забытая демократическая слава самого Научно-культурного центра — все будет работать на нас. (Это была хорошая идея, как вы догадываетесь. Я предлагал примерно то же самое, что чуть позже придумал Ходорковский со своей "Открытой Россией".)

Однако же ясно было, что любой инвестор прежде всего заинтересуется финансовыми делами нашего печального палаццо. И первым делом я принялся наводить в них порядок. Разумеется, половина площадей сдавалась здесь вчерную, про общий реестр не помышляли. Поэтому я просто путешествовал от комнаты к комнате, смотрел, кто тут у нас обосновался, потом пытался сделать наши с ними отношения юридически корректными. У многих компаний здесь был только склад, а головной офис на другом конце Москвы, мне приходилось отправляться туда, там мне вручали пыльные растрепанные папки и говорили: "Разбирайтесь сами" — или объясняли: "Мальчики, все договора у вас, вы нам ничего не возвращали". Бумаги, которые должны были лежать в сейфе, я находил на дне списанного старого шкафа, те, которым место было в бухгалтерии, отыскивались в приемной.

Словно раб, что приговорен по камешку разобрать пирамиду Хеопса, я сводил воедино полученные данные, выстраивал графики платежей, переписывал контракты, приводя их в соответствие с законом, а потом добивался от сторон, чтобы они все подписали. В иные моменты мне казалось, что этот труд не будет завершен никогда и отныне мой мир — это дешевая косметика, пояса для похудания, какие-то шампуни "Леди Секси" тревожно-розового цвета, темные очки, дачная мебель и американские сигареты, созданные в неведомом краю неведомыми руками.

К тому времени я уже съехал от своих родителей. (Наша кирпичная и сама похожая на серый кирпич хрущевка располагается в трех десятках километров от Москвы в поселке Электрогорске. За ее углом — городская детская поликлиника № 3, где в регистратуре работает моя мама и вечерами рассказывает, какие в коллективе интриги, интриги, интриги.) Мне удалось снять однокомнатную квартиру в старой панельной коробке, оттуда маршрутка всего лишь за четверть часа добиралась до места моей работы. Приходившие ко мне друзья объясняли, что по меркам российского жилья дом неплох и жить там вполне можно. И, да, я там жил почти целый год! Дом был даже не населен, а пронизан, насыщен тараканами. Мусоропровод по самое горло бывал забит отбросами. Они интенсивно тлели, во всем доме ощутимо повышалась температура, и, открывая дверь в подъезд, я окунался в забродивший, влажный воздух. Процесс усиливался зимой, когда начинали работать тяжелые горячие батареи. По вечерам, сидя на кухне, я воображал, что, как в фильмах ужасов, стены сейчас треснут и сквозь провалы ко мне потянутся щупальца…

Руководство Центра составляли три человека: Николай Андреянович Сапожников, его заместитель Лотов и пресс-секретарь Виктория. Николая Андреяновича я видел нечасто — большой, шумный, он являлся в Центр лишь на час или два. Потом происходил его торжественный отъезд: из своего кабинета я слышал покашливание, сопение, а если дверь была приоткрыта — видел розовые, с плоскими светлыми ногтями пальцы, поднимавшие у горла воротник. Осведомленные люди точно указывали даже расположение столика в одном из приятных и недорогих московских кабаков, где он проводил долгие часы, очень довольный и в общем-то похвально трезвый. Несколько раз прямо там его навещали телевизионщики, и он комментировал что-то, касавшееся не то науки, не то культуры.