Шрифт:
Но меня никто никогда не выбирал. Меня никогда не замечали. Я была невидима для всех. Хотела бы я стать такой и для нее тоже.
– Что я тебе говорила, а?
Заплаканная, я смотрела на ее туфли, не в силах поднять голову.
– Отвечай, – шипела она, – что я тебе говорила?
Дрожащими руками я прижимала ящерицу к груди и чувствовала себя ничтожной с моими короткими детскими ножками и косолапыми ступнями.
– Они хотели сделать ей больно… – Мой тоненький голосок всегда был слишком слаб, чтобы кого-то в чем-то убедить. – Они хотели…
Сильный рывок помешал договорить. Я попыталась удержать ящерицу, но бесполезно: она грубо выхватила ее из моих ладошек.
– Нет!
Громкий хлопок пощечины, горячей, обжигающей, как укус осы.
– Помнишь, что ты мне рассказала?
В сумерках той бури глаза Аделины были единственным проблеском серого-голубого моря.
– То, что сказала тебе твоя мама, помнишь?
Я кивнула, и Аделина взяла меня за руку. Я чувствовала ее взгляд на своих измученных ногтях, которые искрошились о кожу ремней.
– Я знаю, как сделать так, чтобы все прошло!
Я подняла на нее воспаленные глаза, и Аделина одарила меня теплой улыбкой. А потом перецеловала кончики всех моих пальцев.
– Ну вот, – сказала она, наклоняясь надо мной, – теперь не будут болеть.
Хотя на самом деле она знала, что они никогда не переставали болеть. Мы все это знали, потому что у всех были свои порванные швы, и кровоточили они одинаково.
Аделина прижала меня к себе, и растянутые рукава ее свитера накрыли меня, как плед. На душе стало очень тепло, как если бы на меня попала последняя капля солнца в мире.
– Не забывай, что сказала мама, – прошептала Аделина, как будто воспоминание о моей маме принадлежало и ей тоже.
«Ты дух неба, – повторяла я себе, – и, как небо, не разобьешься на кусочки».
– Это ты сделала?
Я вздрогнула и застыла от ужаса.
В Склеп забежала бродячая собака, заскочила в ее кабинет и сбросила со стола бумаги.
Ничто так не пугало меня, как ее сердитый вид. А она была в ярости.
– Это ты впустила собаку?
– Нет, – прошептала я тревожным голоском, – нет, клянусь!
Ее глаза сверкали от гнева. Мне стало очень страшно, я часто задышала, сердце гулко забилось.
– Нет, пожалуйста, – захныкала я, пятясь. – Нет!
Ее руки взметнулись в попытке схватить меня, и я побежала к двери, но тут она уцепилась за мою кофту и сильно ударила меня кулаком по спине. От боли у меня потемнело в глазах, и я рухнула на пол.
– Как мне надоели твои грязные проделки! – крикнула она, возвышаясь надо мной.
От боли я не могла дышать, слезы лились ручьем. Я попыталась приподняться на руках, но сразу же закружилась голова. Целы мои почки?
Я свернулась на полу калачиком и молилась только об одном – стать невидимой.
– Вот почему ты никому не нужна, – прошипела она. – Ты непослушная, подлая лгунья. Здесь самое место для таких, как ты!
Я прикусила язык и старалась сдержать слезы, потому что знала, что плач ее бесит.
День за днем она что-то ломала во мне, что-то, что вместо того чтобы расти, навсегда останется маленьким, хрупким, детским, покалеченным. Что-то отчаянное и наивное, благодаря чему я видела бы в людях только хорошее и не замечала их дурные стороны.
Неправда, что дети перестают быть детьми, когда они разочаровываются. У некоторых на глазах рушится весь мир, и они остаются детьми навсегда.
«Выбери меня», – умоляла я про себя, когда к нам приходили гости. «Посмотри на меня. Я умею быть умницей, клянусь, я умею быть хорошей. Я отдам тебе свое сердце, выбери меня, пожалуйста, выбери меня…»
– Что она сделала со своими пальцами? – спросила как-то одна дама. Ее взгляд был прикован к моим изуродованным ногтям.
И на мгновение земной шар перестал крутиться. Сейчас эта женщина приглядится ко мне получше, все поймет, расспросит… Все вокруг тоже замерли, как и я, с широко открытыми глазами и затаив дыхание.
– Да ничего особенного! – Кураторша подошла к нам с улыбкой, от которой стыла кровь. – Когда она играет на улице, то постоянно копается в земле голыми руками. Это любимое ее занятие. Хлебом не корми, только дай ей порыться в грязи, подергать травку, поискать камешки. Правильно я говорю?
Я хотела закричать, рассказать правду, но взглядом она приказала мне молчать. Сердце сжалось в комок. Она целиком и полностью владела мной, и страх наказания заставлял меня послушно кивать. Я боялась, что киваю недостаточно энергично и убедительно, а значит, подвала не миновать.