К вечеру противник подтянул резервы и сильными контратаками окончательно приостановил наше продвижение.

Ни в полках, ни в дивизии у нас уже не было резервов, а без резервов трудно развивать успех, трудно бороться и с контратаками. Выходили из строя люди, а задача оставалась невыполненной.

С тяжелым чувством возвращался я вечером со своего НП на командный пункт.

Весь лес севернее Сорокино оказался забитым ранеными. Некоторые из них в ожидании эвакуации бродили по кустам, другие лежали на снегу.

– Чьи раненые, почему не вывозите?
– спросил я у одной медсестры.

– Дивизии Розанова, - ответила она.
– Вывозим, не хватает транспорта. Сейчас стали помогать соседи, скоро заберем всех.

– А кто помогает вам?

– Дальневосточная дивизия.

"Хорошо, - подумал я, - что наши догадались помочь. Наверное, Воробьев позаботился..."

– Братишка, дай закурить!
– подойдя к саням, попросил у меня один из раненых. (Я был так же, как и он, в полушубке.)

Это был молодой парень лет двадцати трех. Под полушубком у него темнел бушлат морской пехоты. Его забинтованная левая рука висела на перевязи.

Я вынул махорку, скрутил папиросу и подал ему. Он протянул правую руку и улыбнулся.

– Что с рукой-то?
– спросил я у него.

– В Сорокине половину оставил. Эх, братишка, длинная история! Ванька Черемных подвел.

– Чем же он подвел тебя?

Моряк затянулся и стал рассказывать:

– Видишь, ворвались мы с ним в траншею, бежим по ней и гранаты бросаем. Метров сто пробежали. Люди бегут, "ура" кричат, и мы бежим, не отстаем, тоже кричим. Вдруг слева блиндаж. Я говорю: "Бежим дальше!", а Ванька свое: "Давай, посмотрим, нет ли там кого-нибудь!" и прямо в блиндаж. Я за ним. А немец как полоснет оттуда из автомага. Ванька повалился. Я - на него и давай поливать, а потом вгорячах последнюю гранату с пояса сорвал и внутрь бросил. Надо бы раньше бросить, да Ванька помешал.

– Что ж дальше?
– спросил я.

– Когда я пришел в себя и осмотрелся, то увидел, что Ванька уже мертвый, а у меня кисть левой руки - фью-фью, - свистнул он.
– Но я и одной рукой дотащил Ваньку до самого переднего края. Ах, как он подвел! И зачем нам было в блиндаж лезть?
– в недоумении спросил он у самого себя.

"Какой исполинский дух!
– подумал я.
– У него пол-руки нет, а он стоит, покуривает и рассказывает о бое, как о будничном, простом деле".

И еще тягостнее становилось на душе оттого, что мы, имея таких прекрасных людей, никак не можем выполнить своей задачи.

– Почему в медсанбат не направили?
– спросил я у раненого.
– Заражение может быть!

– Не знаю почему, - махнул моряк здоровой рукой.

– Возьмите его с собой, подвезите. Пожалуйста!
– стала умолять медсестра.

– Куда мы сможем подвезти его?
– спросил я у адъютанта.

– Домчим, товарищ полковник, до командного пункта, а оттуда направим его в свой медсанбат, - сказал Пестрецов, которому очень хотелось помочь раненому.

– Ну ладно, садись, моряк, рядом со мной!
– сказал я.
– Сейчас мы тебя мигом доставим.

В штабе у нас не было сведений о ходе боя дивизии Розанова за истекший день. То ли его части дерутся за Сорокинo, то ли они обошли сорокинскии опорный пункт с запада и с востока и проникли в глубь обороны, то ли застряли в первых траншеях - из штаба дивизии Розанова нам ничего толком сообщить не смогли.

Управление войсками у Розанова было организовано очень плохо. Подразделения и части перемешивались, проложенная наскоро связь поминутно рвалась, глубокий снег и болота мешали подвозу боеприпасов, выносу и эвакуации раненых.

В значительной степени это были результаты поспешного и неорганизованного ввода в бой.

Весь второй день наступления наша дивизия вела напряженную борьбу за вторую вражескую траншею. Мы несколько раз занимали ее, и несколько раз противник выбивал нас оттуда ожесточенными контратаками. Сопротивление гитлеровцев нарастало.

К концу дня наша пехота окончательно выдохлась; артиллерия, израсходовав свои небольшие запасы, замолчала.

Находившаяся справа от нас дивизия наступления не вела, а у Розанова дела обстояли хуже, чем у нас. За ночь там навели порядок, но силы дивизии были уже подорваны, материальные средства израсходованы, и новый день успеха не принес. Бой, как и у нас, замер в первых траншеях.

Продолжало греметь только левее, в направлении главного удара армии, но и там бой шел с гораздо меньшим, чем вчера, напряжением. По всем данным, и второе наступление, не получив достаточного развития, начинало затухать.

Этот день я также провел на своем НП, волновался, переживал, принимал меры, по изменить ничего не мог.

Неудачи раздражали и подавляли морально. Невольно на память приходили бои прошлой зимы. Они тоже не давались легко, но были все-таки более успешны.

"Тогда нам удавались прорывы, почему же они не удаются сейчас, когда опыта у нас стало больше?
– спрашивал я сам себя.
– В прошлую зиму во многих боях удачно применялась внезапность, мы с успехом использовали огонь орудий прямой наводки. Почему же ничего не получается теперь?"