– Но где же настоящее Малое Стёпаново? Покажите его!
– допрашивал я командира полка.

– Честное слово, и сам не знаю, где оно. На местности нет ни Малого Степёнова, ни Большого Стёпанова. Мы занимаем вот тот бугор, - показал Черепанов рукой.
– Может быть, как раз на этом бугре и стояло Малое Стёпаново. Очень трудно ориентироваться. На том бугре противник днем даже ползать не даст, голову нельзя поднять. Пищу подвозим по оврагу и то только ночью.

– Но почему же вы донесли, что овладели Малым Стёпановом, когда его на местности совсем нет?

– Товарищ полковник, я донес то, что мне доложили. Проверить в темноте я не мог.

– А почему же вы не проверили после?

– Простите! Каждый день проверяю, все время сомневаюсь, но до сих пор как-то не решился доложить. Думал, переживал, совестно было сознаться в ошибке.

Черепанов стоял растерянный, не смея взглянуть мне в глаза.

– Не ожидал, Черепанов, что вы так сильно можете подвести, - сказал я ему.

Черепанов безнадежно развел руками и опустил голову.

– Может быть, у тебя и трофеи липовые?
– спросил Носков.
– Мы их тоже не видим.

– Ну нет!
– сразу оживился Черепанов.
– В трофеях ничего липового нет. Пушки всегда остаются пушками, все они стоят на своем месте, и никто их не украдет.

– А где же они?

– Они там!
– показал он на овраг.
– Все двадцать пять, я сам не раз пересчитывал, и два танка.

Черепанова-то я поругал, но сам был не в лучшем положении.

"Что же делать? Донести командующему о своих сомнениях или умолчать? задавал я себе вопрос.
– Можно, конечно, считать, что Малое Стёпаново занимаем мы, от этого дело не изменится, только не чиста будет совесть. Во-первых, Малого Стёпанова нет и занимать мы его не можем, а во-вторых, по всем данным, тот бугор, где оно стояло, занят противником, а наш передний край проходит на подступах к нему.

Доложил Морозову вечером по возвращении с рекогносцировки.

Внешне к моему докладу командующий отнесся как к самому обычному, только сказал:

– Может быть, это и не так? Разберитесь получше!

Через неделю я предстал перед Военным советом армии с объяснениями по поводу неудачи с Малым Стёпановом.

Военный совет армии объявил мне выговор за неправильную информацию и предупредил, чтобы я впредь проверял, а потом уже докладывал.

* * *

После непродолжительной оперативной паузы вновь начались наступательные бои у стен "рамушевского коридора". На нашем участке они развернулись за опорный пункт гитлеровцев -Сорокино.

Сорокино находилось на левом фланге дивизии, на стыке с соседом. Оно раскинулось на пологой высоте метров на десять -двенадцать выше уровня болота и командовало над окружающей местностью.

К населенному пункту с трех сторон подступал лес, разделенный тремя полянами, из которых две своими скатами были обращены на север, в нашу сторону. Западная поляна находилась перед левым флангом нашей дивизии, восточная - перед правым флангом соседа.

На скатах просматривались три траншеи, соединенные между собой ходами сообщения. Сорокинский опорный пункт образовывал в обороне противника выступ, обращенный своим углом к нам. Линия переднего края подходила сюда с юга, а затем резко поворачивала на запад к Росино.

Гитлеровцы имели в Сорокинo один пехотный батальон, а на всем выступе у них оборонялось до пехотного полка.

Бои за Сорокинo явились составной частью второй наступательной операции армии и имели вспомогательный характер. Главный удар армия наносила на участке: Обжино, Ольховец, Вязовка, в пяти - шести километрах левее нас, на том самом месте, где мы действовали прошлой зимой. Продолжались эти бои двадцать дней. Начались в конце декабря сорок второго года и заняли почти всю первую половину января сорок третьего года.

Проходили они и на этот раз недостаточно организованно, с низкой материальной обеспеченностью, рывками, нервно. Нервозность порождалась неуспехами.

Участвуя в боях за Сорокине, мы вначале взаимодействовали со своим левым соседом - дивизией полковника Штыкова, затем с дивизией генерала Розанова и, наконец, когда фронт наш расширился, пытались овладеть опорным пунктом самостоятельно. Правый сосед в боях не участвовал: он продолжал обороняться.

Штыков со своим штабом появился рядом с нами неожиданно, ночью, обнаружили мы его утром, когда его штаб стал зарываться в землю. Я зашел в палатку к Штыкову. Встретил он меня радушно.

За завтраком разговорились. Вспомнили о наступательных боях прошлой зимы, поговорили и о задачах сегодняшнего дня.

– Начальство опять что-то замышляет, делает перегруппировки и все молчком, - говорил Штыков.
– Перебрасывают с участка на участок, как мячик, а зачем - неизвестно. Вот и сейчас перебросили меня, чувствую, заставят Сорокинo брать, но пока ничего не говорят, скажут в последнюю минуту. Ты не знаешь, когда наступать начнем?

– Нет, не знаю, - ответил я.
– Был здесь вчера начальник штаба армии, изучал, планировал что-то, а затем, так ничего и не сказав, уехал в латышскую дивизию к Вейкину. Вечером я зашел к Вейкину, спросил у него, а он только плечами пожал. Так и ушел я от него ни с чем.