Если бы она была здесь, в моей постели, мы бы провели так остаток ночи. Я бы заставил ее кончать для меня снова и снова, выяснил бы, сколько раз я смогу напрячься для нее, трахал бы ее до тех пор, пока утром мы оба не изнывали бы от боли и усталости.

Боль охватывает меня, и я закрываю глаза, пытаясь отгородиться от нее. Секс никогда не был для меня приоритетом, а романтика — тем более. Я искал удовольствия, когда чувствовал, что нуждаюсь в них, это была функция, о которой нужно заботиться, как голод или жажда. Но я никогда не жаждал никого так, как Милу сегодня. Я никогда не говорил ничего подобного тому, что вылетало у меня изо рта, слова, которые я говорил без смысла, не думая. Потом их невозможно было взять обратно, и не в последнюю очередь потому, что я имел в виду именно их. Было бы ложью пытаться заставить ее думать иначе.

Но теперь все это открыто между нами. То, что она заставляет меня чувствовать, то, что она заставляет меня нуждаться. И это не меняет того факта, что это не должно повториться.

Я сжимаю руки в кулаки, думая о том, что именно привело меня в ее квартиру сегодня вечером. Этот гребаный, вмешивающийся кусок дерьма коп. Я стискиваю зубы, борясь с желанием самому выследить его и проучить за то, что он лезет в дела, которые его не касаются. Утром, рассуждаю я, снова глядя в потолок, я пойду и еще раз поговорю с Доусоном. На этот раз более настойчиво, чтобы убедиться, что Адамс оставит Милу в покое.

Я снова закрываю глаза, пытаясь погрузиться в сон. Мой член неприятно пульсирует, и я морщусь, изо всех сил стараясь не обращать на это внимания. В любую другую ночь я бы потянулся вниз и погладил себя, чтобы быстро достичь кульминации, но сегодня я знаю, что это бессмысленно. Это не сравнится с тем, что я чувствовал, лежа в постели с Милой, а все, что меньше, только заставит меня хотеть ее еще больше.

И это тоже проблема, которую нужно решить скорее раньше, чем позже. Я не намерен проводить остаток жизни в безбрачии, размышляя о женщине, которую не могу иметь, и у нас с Милой нет будущего. Сама мысль об этом так же нелепа, как то, что Данте влюбился в свою татуировщицу.

Но ведь сейчас они счастливы, не так ли? Этот вопрос эхом отдается в моей голове, когда я наконец засыпаю, и все мои сны наполнены Милой.

***

Утром боль по ней не утихает, как и моя злость на то, что Адамс последовал за ней. Я одеваюсь, все еще игнорируя постоянную пульсацию похоти, которая, кажется, поселилась в моем паху, и стараюсь не думать о том, что, когда я проснулся сегодня утром, моей первой мыслью было желание, чтобы она лежала в постели рядом со мной. Я перевернулся, задев рукой гладкие простыни на другой стороне кровати, и почувствовал волну разочарования от того, что коснулся ткани, а не мягкой плоти.

Я никогда ни с кем не просыпался. И никогда не хотел. Даже когда мне нравилось трахаться с кем-то до поздней ночи, я всегда отправлял ее домой. Я всегда старался, чтобы секс был именно таким — физическим удовольствием, и не более того. Все остальное размывает границы, которые я никогда не был заинтересован смягчать.

До Милы. Внезапно оказалось, что я не могу не размывать эти границы. Превысить их. Стереть их совсем.

Я выхожу из дома без завтрака, попросив водителя заехать в кафе по дороге. Я беру кекс и черный кофе, съедаю его по дороге в участок, но почти не чувствую его вкуса. Я чувствую, как холодная злость завязывается узлом в моем животе, и она только растет, когда я вхожу через парадную дверь.

Меня встречает та же секретарша, что и всегда, и ее кокетливая улыбка немного тускнеет — предположительно от выражения моего лица.

— Шеф Доусон на совещании…

— Скажите ему, что я здесь. Я хочу поговорить с ним прямо сейчас.

— Его совещание…

Я стиснул зубы, делая шаг ближе. Я знаю, что лучше не устраивать сцену посреди полицейского участка, даже с нашими пожертвованиями придется постараться, чтобы замять это дело, но я чувствую себя на острие ножа от ярости.

— Скажи ему, что это срочно. Или я зайду туда и сам ему все расскажу.

Я не совсем уверен, что последняя угроза — пустая. Похоже, секретарша думает так же, потому что она быстро выскальзывает из-за стола и бежит в сторону заднего кабинета.

Когда она снова появляется, то выглядит еще более нервной, чем раньше.

— Мистер Кампано…

Это не пустая угроза. Я проскакиваю мимо нее, и мое терпение лопается, когда я направляюсь обратно в кабинет Доусона. Перед глазами проплывает нервное лицо Милы прошлой ночью, и у меня сводит челюсти, когда я открываю дверь кабинета Доусона и делаю шаг внутрь.

Офицер Адамс сидит по другую сторону, его лицо приятно пустое. Доусон открывает рот, когда я вхожу, видит, что это я, и останавливается на полуслове.

— Мистер Кампано.

Лицо Адамса темнеет, когда он видит меня. Я подозреваю, что это зеркальное отражение моего собственного, мне требуется все, чтобы не сделать шаг вперед и не поднять его со стула, бросив через всю комнату, чтобы я мог загнать его в угол и избить до полусмерти. Пульс бьется в венах, краснеет лицо, и я не уверен, что когда-либо был так зол.